Николай Константинович Шумкин - Война в Ветёлках

было тепло и тихо. Только на краю хутора заливалась собачонка. Постояв у открытой калитки, человек, наконец, шагнул вперед и осторожно пошел. Остановился у загородки, за которой испуганные овцы повскакивали на ноги и заметались по карде. Потом вышел на зады, где руками нащупал оставшееся небольшое остожье сена. Рядом, в сарае, отдувалась корова. Человек постоял еще немного посреди двора и вернулся на улицу, где сел рядом с вещмешком.

Полез было в карман, чтобы закурить, но вдруг быстро встал, бросил на плечо вещмешок и решительно снова шагнул во двор, закрыв за собой калитку.

У сеней постучал негромко в дверь. Прислушался. Тишина. Умолкла даже собачонка. Похоже было, что весь хутор насторожился в ожидании: вот сейчас, через минуту-другую, что-то случится. Овцы на карде вновь улеглись, перестали жевать серку и тоже притихли. Человек ждал.

— Кто там? — спросил негромко женский голос, и чувствовалось, что спросившая женщина притаилась.

Человек вздрогнул.

— Поля, это я, — точно опомнившись, ответил он после небольшой паузы.

Снова тишина. Ожидание с обеих сторон двери.

— Поля, открой. Ты что, не узнаешь? Это я, Егор… Егор, Егор я…

Стукнул засов, и дверь не приоткрылась, а распахнулась настежь. В темноте Егор почувствовал жену, стоявшую к нему лицом и подпиравшую спиной дверь в избу.

— Поля, Поля! — шепчет Егор, протягивая руки.

Пелагея дрожит.

— Ты ли?..

— Ну как же, — обнимая жену, говорит Егор. — Пойдем в избу. Я весь промок. На войне ни дня не прохворал, а тут еще свалюсь.

Они вошли в избу. Егор, положив на пол вещмешок, зажег спичку, но Пелагея потушила ее и, трепеща, обняв мужа за шею, прижалась всем телом в одной исподней рубашке к мокрой, пахнувшей снегом и холодом шинели.

— Подожди, Поля, — целуя жену, сказал Егор. — Я вздую лампу.

Пелагея заплакала.

— Ты чего? Чего испугалась… Уж нет ли кого у тебя? — он не договорил. Подозрительность мужа больно кольнула Пелагею.

— Нет, нет! — закричала она. — Врали, будто ты в дезертирах…

— Что?! — снимая руки жены со своих плеч, переспросил Егор.

Он снова зажег спичку, подошел к столу, снял с лампы стекло.

Босая, перепуганная Пелагея снова кинулась на шею мужу. Егор целовал жену, вытирая набухшими от холода пальцами слезы на ее глазах и все приговаривал:

— Ну, ничего, ничего… Все уляжется. Не покраснеете за меня. Ты вот погляди-ка!.. — И он, сбросив шинель, показал на две награды, которые украшали его грудь.

— Настенька! — принялась будить дочку Пелагея. — Вставай! Посмотри-ка, кто у нас… Отец с фронта пришел! — И снова обняла Егора. — Ну, ты раздевайся. Есть, поди, хочешь… Писем-то от тебя чего не было?

— Нельзя было. Такое мне доверили… Заслали нас.

— Вот уж мы тут с Настенькой попереживали. А Веревкина-то в тюрьму посадили. Он тоже: «Знаю, говорит, где Егор твой… В лесах по Уралу прячется».

Пелагея села рядом с мужем. Лицо ее светилось счастливой улыбкой.

— А я ведь ненадолго, — сказал Егор, прижимая к себе и целуя Настеньку и Андрейку. — До полной победы еще далеко…

А Пелагея все как будто не верила в возвращение Егора, все повторяла:

— Живой, милый… Живой… Радость-то!

Примечания

1

Председатель (каз.).

(обратно)
--">