Шандор Тар - Рассказы

но это - в шутку, когда хотел рассмешить сына. Он и сам при этом хихикал тоненько: хи-хи-хи; но это не был настоящий смех, это он просто так. В школе ребята про него говорили, что он не идет, а гребет, потому что отец при ходьбе действительно широко загребал руками. И еще говорили, что он тунеядец.

Пошли, поезд подходит.

Дай мороженое-то доесть!

Брось его, я тебе другое потом куплю. Брось, чтобы люди не видели!

А что тут такого?

Я тебе говорил уже! Надо показывать, что мы бедные. Не очень показывать, а так, чтобы заметно было. Если спросят, то мы - бедные. Да поправь волосы: Не так, постой! Ну вот.

Тиби Карас еще говорил, что я - такое чучело, что у меня воробей не станет конское дерьмо из руки клевать.

Плевать нам на Тиби Караса. И не вспоминай мне его, а то я не знаю, что сделаю.

А еще он:

И не говори нехорошие слова.

Но это он сказал, что:

Я что тебе говорю? Перестань, не понимаешь, что ли? Да брось ты это чертово мороженое, сколько раз говорить! И когда в поезд сядем, помалкивай!

Хорошо, если ты ему по морде надаешь. И пни его посильней, ладно?

Ступай вперед.

Был желтоватый осенний день, дело шло к вечеру. За облупленной станционной постройкой шелестело сухими листьями кукурузное поле, дальше виднелось несколько домиков, к ним вела широкая, поросшая травой грунтовая дорога, на ней, привязанная на длинной веревке, паслась корова. Народу на поезд садилось мало. Пассажиры, видя мужчину- инвалида, с ребенком, да еще с аккордеоном на шее, хотели пропустить их вперед, но отец отмахивался: идите, идите, мол, я потом. Когда все сели, он подсадил мальчика, сказал, иди, и вскарабкался на подножку последним, неловко вывернув увечную ногу. Одна женщина хотела было помочь ему, но он опять отмахнулся: что вы, не надо, я сам, я уже в этом деле мастер. Знаете, сказал он уже в тамбуре, тут мне лучше не помогать, потому как я тогда наверняка не то сделаю и уж точно грохнусь. Так что уж извините. Женщина промолчала; поставив между ног сумку, она смотрела в окно. Мальчик направился было в вагон, но отец взял его за плечо. Вы не проходите, спросил он женщину; нет, ответила та, мне на следующей сходить. Тоже жмется: даст один форинт - и с голоду помрет, бурчал отец, войдя в дверь.

У тебя глаза мокрые, папа.

Это иней.

Нету же сейчас инея.

Иди вперед.

Слюнями, что ли, намазал?

Ш-ш-ш-ш: тихо, ты. Ступай, говорю.

Иней утром был, когда мы сюда ехали:

В вагоне стоял густой табачный дым, хотя народу было мало. Отец закрыл за собой дверь, остановился, снял шапку и громко, внятно сказал: здравствуйте, люди добрые. Я Иштван Балог, позвольте, я вам сыграю. Он повернул аккордеон к себе, пальцы его побежали по клавишам. У костра июльской ночью звездной, затянул он немного неверным голосом, я сижу, пишу тебе письмо, это было уже чуть лучше. Мальчик стоял рядом, одной рукой слегка поддерживая его, петь с отцом ему сейчас не хотелось, потом успеется. Отец тоже ему говорил, все время петь не обязательно, если настроения нет.

А зачем мне вообще-то петь, папа?

Не надо - вообще. Только если настроение есть.

А если нет?

Тогда не пой.

А если настроения никогда не будет?

Чего вдруг? Видишь, я же пою.

У тебя тоже нет настроения. Ты ведь только что плакал.

Это дело другое.

Если я петь не буду, тогда все к чертям собачьим?

Это что еще за выражения?

Тот, бородатый, сказал, когда мы в эту сторону ехали. Который сотню дал.

Не дал, только вид сделал, будто хочет дать.

Не надо было петь, да, папа?

Мы не для него, мы всем пели.

В душу ведь им не залезешь, да?

Чего-чего?

Ты сам говорил, в душу им не залезешь: что там у них.

Ну да, конечно, не залезешь:

Сейчас ему петь не хотелось совсем - раз в душу людям все равно не залезешь. Он стоял рядом с отцом, и ему казалось, волосы у него стоят дыбом. Не то чтобы ему больно было - просто так казалось. Отец каждый вечер, смочив сыну голову, накручивал его волосы на палочки, карандаши, и он должен был спать в платке, будто баба. Видел бы это Тиби Карас!.. Тиби этого, конечно, не видел, но все равно знает; он все видит, что ему надо. Может, он и сейчас его видит. Отец играл на аккордеоне и пел, голос у него вибрировал, как у настоящих певцов; спев песню, он кланялся, ни на кого не глядя, только вверх, на багажные полки, и иногда локтем толкал его в плечо: мол, ты не глазей зря, ты присматривайся. А чего присматриваться-то? Вокруг никого почти. Старик у окна протирал стекло и смотрел наружу; тот, который напротив, тоже. В такое --">