Марек Хласко - Расскажу вам про Эстер

Марек Хласко Расскажу вам про Эстер

— И эти губы, и глаза зеленые, — сказал я. — Тебе бы сейчас быть в Эйлате или в Тверии.

— В Тверии жара несусветная. Погляди на того типа, видишь, у стойки?

Я обернулся и посмотрел: мужчине было лет шестьдесят с гаком. Он пил кофе, и видно было, что рубашка на нем взмокла от пота, хотя сидел он напротив вентилятора.

— Не так плох, — сказал я. — Вчера я видел, как он выходил из ночного клуба на улице Яркон.

— Он хочет, чтобы я пошла с ним.

Я еще раз посмотрел на него. Не знаю, зачем он пил кофе; жилы у него на шее вздулись, и он непроизвольно прижимал руку к сердцу, как герои немых фильмов, у которых так замечательно дрожат губы, когда они корчатся на земле, а у мерзавца, изготовившегося выстрелить, дрожит рука.

— Он не сказал тебе, что это ему полезно для здоровья? — спросил я.

— Пятьдесят фунтов.

— Это все, что он сказал?

— Сказал еще, что я похожа на его дочку. Она умерла.

— Можно и так. А что с ней приключилось?

— Она была больная. Покончила с собой.

— Что еще остается, если имеешь отца, который платит за десять минут пятьдесят фунтов. К нам подошел официант.

— Что будешь пить? — спросил он у меня.

— Подумаю еще.

— Ты уже два часа думаешь.

— Не люблю швыряться деньгами.

— Ты пока этим не грешил.

— Она за меня заплатит, — сказал я. — Но уговор остается в силе.

— Так что пить будешь?

— Еще раз «Голд стар».

— А ты?

— То же самое, — сказала она.

Официант ушел и принес нам два пива. На нем была белая рубашка, черные брюки и пояс. И все это прилипло к телу, как будто он вышел из ванны.

— Чего ты от меня хочешь? — спросил я.

— Мне не нравится этот старикан, — сказала она.

— Пятьдесят фунтов совсем недурно. Рабочий на стройке зарабатывает семьдесят за неделю. А тут всего десять минут.

— Пойдешь со мной?

— Хочешь, чтобы я вам ассистировал?

— Ты мой парень, и мы пойдем впереди. А он пойдет за нами,

— Понятно, — сказал я, — мы влюбленная парочка, а он случайный прохожий, просто идет в ту же сторону.

— Полиция ко мне цепляется.

— Ладно, — сказал я.

Она положила деньги на столик, и мы подошли к старику; я опять обратил внимание на его набрякшие жилы и мутные глаза, а ведь он спиртного в рот не брал. Даже в ночном баре, где бывал каждую ночь, никогда не пил, только ставил девушкам, да и всем, кто просил, но сам не пил никогда. У него было достаточно денег, чтобы верить в то, что люди его любят, но не так много, чтобы возбуждать в них ненависть.

— Мы пойдем вперед, — сказала она, — а ты иди за нами.

Она обняла его, прижалась и прошептала что-то на ухо, слов я не расслышал. А потом мы вышли на улицу, и он шел вслед за нами под палящим солнцем. Я ничего не говорил этой девушке из рассказа Сэлинджера, только злился на него за то, что это он придумал ей имя; но у нее и вправду были зеленые глаза и сладкие губы, и я думал об Эстер; когда я увидел ее в первый раз, она стояла посреди зала, в котором сидели и ели человек триста, и с кем-то беседовала, а ее узенькие плечи были загорелыми и крепкими, и все мужчины в зале поглядывали на нее, но она об этом не догадывалась; была еще слишком молода и хороша, чтобы понимать их взгляды. Совсем как та, что была у меня раньше, которая только потом, когда порвала со мной и у нее завелись другие, стала догадываться, что нравится мужчинам, но никак не могла понять, что они ненавидят ее за то, что она так хороша, и им трудно поверить в ее любовь и постоянство. Чтобы понять это, ей понадобится какое-то время, а когда она поймет, ей сразу станет ясно, что это знание ей ни к чему, и так бывает с ними со всеми.

— Он идет за нами? — спросил я.

— Да.

Мы вошли в подъезд и стали подниматься по лестнице, а он шел за нами, на каждом шагу хватаясь за перила, и я слышал его тяжелое дыхание, а девушка рядом со мной взбежала по ступенькам как кошка, тихо и легко, и я не видел пота ни на ее лице, ни на платье, а когда мы остановились на верхнем этаже, она повернулась ко мне, и дыхание у нее было чистое, как дыхание ребенка.