Борис Берлин - Цимес (сборник)

было слово

ГЛАВА САМАЯ ПЕРВАЯ

«Легче воздуха мои мысли о тебе…»

Журавлев морщится, захлопывает папку, бросает на меня взгляд исподлобья и недовольно произносит:

— Ты в самом деле уверен, что мне это надо читать? Что мне стоит это читать?

Господи, встать бы, выхватить у него из-под носа рукопись, повернуться и хлопнуть дверью. И забыть сюда дорогу. Только вот… Приходится жить в условиях окружающей реальности, данной нам в ощущениях. А ощущения почти напрямую зависят от чего? Вот именно. Их — деньги — пока еще никто не отменял. Правда, когда-то давно, в прошлом веке, что-то такое вроде было. Обещали вроде, но так до сих пор и…

— Слушай, у тебя настроение плохое? С Машкой что-то? Или живот прихватило? Ты меня сколько лет знаешь, а? Сколько ты моих книг издал и сколько ты, между прочим, на них заработал? Я к тебе не просто как к издателю пришел, а как к моему издателю, понял?

— Вот я тебе как твой издатель и говорю, другому бы не сказал. Ты посидел, в окно на дождь поглядел, о бабе своей или чужой подумал, и пошло-поехало. Глядишь, через месяц-два повесть, а то и поболе. И вагон самомнения. А мне что делать? У меня от вашей гениальности уже руки по утрам трясутся. Только прочесть это все…

— Коля… — я несколько секунд молчу, а потом тянусь к лежащей перед ним папке с рукописью. — Так, ясно. Я пошел.

Его рука на рукописи не двигается. Наконец он устало изрекает:

— Ладно, ладно, не гоношись. Прочту. Погляжу я твои «мысли легче воздуха»… В ближайшие дни не обещаю, но прочту. Скоро. Созвонимся. Пока. Иди…

Я выхожу из издательства и иду домой — к своей любимой. Вот приду и обниму ее.

— Здравствуй, птичка моя.

А она уткнется всем своим лицом прямо мне в шею, в мой колючий шарф, и замрет на секунду. И тоже обнимет меня прохладными тонкими руками и зашепчет прямо в ухо разные свои глупости. И негромко — только ей одной — я скажу:

— Знаешь, любимая, а я все-таки отнес в издательство эту повесть.

— Какую? Неужели «Легче воздуха»? — спросит она, задохнувшись.

— Конечно. Ведь это лучшее, что я написал.

— Зря… — поникнет она своей светлой головкой. — Я же тебя просила.

— Да. Но я так и не понимаю — почему?

— Потому что она… Она слишком счастливая, эта твоя повесть.

— Ну и что?

— Люди могут не так ее понять и, прочитав, натворить глупостей. Потерять голову, понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Ну как же, сам подумай. Живет себе человек, живет. Думает, что счастлив и все у него хорошо. И вдруг оказывается, что все это время ему показывали черно-белое кино. А тут оторвался он от экрана, окно распахнул, а жизнь-то вокруг — разноцветная. И так ему обидно сразу. Так обидно, что он от этой самой обиды в это самое окно и…

— Все равно не понимаю. То есть про разноцветную жизнь — да, все понятно, мы с тобой ее уже вон как долго проживаем. И счастье наше неизмеримо больше того, что может представить себе обычный человек. Я лишь попытался о нем, но разве нас с тобой рассказать возможно? Все равно получится только бледная, ускользающая тень. Тень нашего счастья.

— Нет, получилось слишком хорошо, слишком небесно, не по-людски, — и она по-детски упрямо сожмет губы, а я поцелую ее в самый их уголок, над ним как раз родинка, — чтобы улыбнулась.

А может… Может, этого ничего и не будет. И лишь холодный дом встретит меня. Пустой холодный дом, говорящий сквозняк, пустые вешалки и пустые бутылки. Да еще фотография в рамке с треснутым стеклом. Ее опрокинуло ветром, и стекло треснуло. А на ней улыбается женщина, и та же родинка. Только стекло треснуло — сквозняк…

В общем, все было, есть и будет, как я захочу. Как я напишу, так и будет.

А пока — вот:

«Легче воздуха мои мысли о тебе»…

ГЛАВА СЛЕДУЮЩАЯ

«Легче воздуха мои мысли о тебе»…

— Журавлев, это что за «легче воздуха»? Снова чью-то рукопись принес? Ну что ты опять все в прихожей навалил? Бумаги, бумаги… Сколько можно работу домой таскать? И грязи от нее… Лорд, фу! Уже не только у меня, у собаки на нее аллергия. Лорд, я кому сказала! Фу! Отдай, собака! Отдай, слышишь! Ах ты… А теперь марш на место! На место пошел, быстро! Вот порвет он тебе однажды какую-нибудь рукопись так, что неприятностей не оберешься, может, хоть тогда до тебя дойдет…

В руках у нее та самая папка со следами собачьих зубов, с беспорядочно торчащими из нее --">