Алексей Анатольевич Захаров - Ганцлер-13

кресле и читал Генри Миллера. Тишина затопила квартиру. Я собирался вскоре лечь спать. Когда в дверь коротко позвонили, стрелки часов над диваном показывали начало второго. Внезапный звонок вернул меня с улиц Парижа в реальность, я нехотя встал и, шлепая босыми ногами, вышел в прихожую.

В подслеповатом мутном глазке виднелась знакомая мужская фигура. Я не стал спрашивать «Кто?», отворил и впустил друга в квартиру. В прихожей он скинул грязные туфли, снял мокрый плащ и не удосужился сказать мне даже «привет». И это тоже было нормальным.

Мы прошли в комнату, считавшейся в моей двушке гостиной. Он выложил из кармана сигаретную пачку и поставил на столик вино. Я без лишних вопросов сходил за штопором и стаканами в кухню, а возвратившись, нашел друга разглядывавшим в журнале рекламу дорогого фарфора.

Я подошел и взглянул через его плечо на яркую фотографию. Снимок был сделан сверху – искусно, с близкого расстояния. Над чайным сервизом, расставленным на дне живописного пруда, плавал розовый карп.

– Вопрос, конечно, избитый, но скажи все равно… Если бы у тебя был выбор – кем стать, – задумчиво, словно разговаривал сам с собой, произнес друг, – я имею в виду, человеком или кем-то еще… из животных… Ну вроде бы тебе, за некие немыслимые заслуги, дали возможность подобного выбора. Ты бы кем предпочел народиться? Желать быть человеком, уже раз побывав в этой шкуре, на мой взгляд, неумно…

Я решил не вступать с ним в мировоззренческий спор, отстаивая избранность человеческого обличья. Если вдуматься, какой-то резон в его словах был.

– Не знаю, – ответил я, коротко поразмыслив. – Честно сказать, я никогда не думал об этом. Возможно, я бы хотел быть перелетной птицей… Может быть, игуаной. Морской игуаной, – уточнил я.

– Почему игуаной? – он оторвал взгляд от страницы журнала и вопросительно в меня вперился. – То, что птицей, еще можно понять. Далекие страны, всегда только тепло, впечатления и возможность парить над землей. Красиво, романтично, возвышенно… Но игуаной? Они ж безобразные! Ты хочешь быть безобразным?

– Я думаю, мы для них тоже не пример красоты. Просто мне нравится, как эта тварь относится к жизни, – я сорвал с горлышка пластик и принялся вкручивать штопор. – Глубокомысленное созерцание мира на пустынном морском берегу, вдали от людской суеты и драк за кусок пирога. Меня бы такое устроило.

– А, вот оно что… А я хотел бы стать рыбкой в аквариуме. Плаваешь себе без тревог и забот. Мир, ограниченный стеклянными стенами, прост и понятен.

– И иллюзорен… В каком-то смысле мы и так аквариумные рыбки, – предположил я и плеснул вино по стаканам.

– Возможно… – он глубоко затянулся и, приблизившись к столику, стряхнул сигарету.

Я протянул вино. Мы опустились в кресла и какое-то время безмолвно сидели. Грели в ладонях стаканы. Иногда делали небольшие глотки и прислушивались к окружающим звукам.

Вскоре мы стали различать доносившиеся из-за стены приглушенные женские вскрики: кто-то в смежной квартире занимался любовью. Вскрики то совсем пропадали, то нарастали, становились отчетливей, а порой затихали, превращаясь в чуть приметные монотонные стоны.

Минут десять мы слушали звуки любви. Я подлил в стаканы и закурил. Неожиданно за стеной все смолкло без намека на финал и возможное продолжение. Я многозначительно поглядел на товарища. Тот сидел неподвижно и словно не замечал, что я смотрю на него.

Некоторое время мы безмолвно разглядывали стену перед собой, но там по-прежнему ничего не случалось.

– Странное дело, – протянул наконец друг, опустив руку, в которой держал стакан с недопитым вином, себе на колени. – Часто мы любим одних женщин, а трахать хотим других… Что это? Распущенность? Особенность вида?

– Мужчины полигамны, – откликнулся я.

– Насколько я знаю женщин, они тоже не очень-то целомудренны…

Я не стал возражать, тем более что был с ним согласен. Мы снова умолкли. По комнате плавали рваные ленты табачного дыма. Через минуту в открытую форточку влетел ночной мотылек и, ошалев от яркого освещения, стал истерично метаться под потолком, рядом с люстрой. За стеной по-прежнему царило безмолвие.

– Женщины… – тихо произнес друг, закинув ногу на ногу. – Да… странные существа… Сколько мы ни пытаемся их понять, у нас ни черта не выходит. Иногда тебе кажется, что ты понимаешь их, и достаточно хорошо, но потом вдруг --">