Андрей Евгеньевич Фролов - Яма на дне колодца

Сердце все еще стучит после встречи с дворовой шпаной. Улицы, никогда не видевшие асфальта, изгибаются. Грязевыми каньонами заманивают меня все глубже и глубже. Отсекают шум машин, погружают в атмосферу уединения и микромира.

Я в глухой деревне самого сердца сибирской столицы.

Сюда с трудом пробираются врачи. Сюда почти не заглядывают участковые. Депутаты не заходят в эти края даже во время избирательных кампаний.

За заборами надрываются разномастные псы. Апрель напоминает, что он отнюдь не летний месяц, ударив шквальным ветром. На столбах и крышах пророчествуют пепельные вороны. Я вспоминаю недавнюю жизнь на Алтае, где мне приходилось рогаткой бить этих дурных птиц, чтобы сварить себе котелок похлебки. Я вспоминаю Алену, и мне вдруг становится очень плохо.

Нет, не от потерянной любви. Такие, как я, в полной мере отдают себе отчет, что любовь — удел сытых. Но что-то накатывает, вгрызаясь в душу. На фоне усталости я не замечаю, что это было предчувствие…

Останавливаюсь, перебирая месяцы ушедшей зимы, словно четки.

Мысли похожи на камни, покрытые болотной тиной. Тяжелые, дурно пахнущие, покрытые скользкой пленкой — выскальзывают из рук, не дают себя рассмотреть. Закуриваю, пряча пачку в желудке старого рюкзака. Прислоняюсь к щербатому бетонному столбу и смотрю на скособоченные хибары.

В этот момент я и замечаю дом. Нет, не так… Я замечаю Дом.

Разворачиваюсь и ухожу дальше, выискивая притон или брошенный сруб, в котором можно переночевать. Но так я поступаю в иной истории. Более счастливой и легкой…

Курю крепкий «ЛД» и смотрю на Дом. Он выделяется среди остальных построек примерно так же, как дирижер Оперного театра среди плехановских пацанчиков. Стройный, четырехэтажный, он отчетливо напоминает средневековый замок.

Башенки увенчаны острыми зелеными черепичными крышами. Бельмами слепых глаз в низкое весеннее небо таращатся диски спутниковых антенн. Темно-оранжевые кирпичные стены покрыты сухими плетями плюща. Окна узки и зарешечены даже на самых верхних этажах. Территория обнесена багровым забором — неприступным, метра четыре ввысь, да еще и с крохотными железными пиками поверху. Перед воротами пятак заасфальтированного подъезда. На створках кованые завитки и цветочки.

Подворье огромно, это заметно по длиннющему забору, квадратом опоясывающему минимум сорок соток земли. Наверняка за ним расположены гаражи, сараи, летние беседки и постройки для прислуги. Да, у такого дома просто обязана быть прислуга. Силами одной семьи, даже цыганской, столь масштабное хозяйство не вытянуть.

Словно супергерой из комикса, я смотрю сквозь камни ограды. Вижу щебневую подъездную аллею, живые изгороди, еще мерзлые и покрытые шапками снега. Фонарные столбы, перила балконов, уютный сад на южной стороне поместья.

Особняк отличает вкус, изысканный и тонко-выверенный.

Человек, построивший такое, не пожалел ни времени, ни сил, ни денег. Вот только место выбрал странное. Столь царственные коттеджи привычнее видеть в новых поселках, где сосед зарабатывает как минимум не меньше тебя. Там, где живут чиновники, бизнесмены и другие бонзы, привыкшие распоряжаться жизнью, словно она создана только в их усладу. Возможно, тут действительно обитает цыганская семья. А может, и не одна. Торгует наркотой, «держит» округу. Хотя бароны обычно склонны к вычурной лепнине, богатой безвкусной роскоши, аляповатости и китчу. Этого о Доме сказать никак нельзя…

Странное дело… Я вдруг замечаю, что особняк ничем не выделяется на фоне неказистого окружения. Он будто теряется среди развалюх. Невидимый великан среди уродливых карликов. Позволяющий обратить на себя внимание, только когда сам этого пожелает. Кажется, что его тут и вовсе нет…

Догоревшая сигарета начинает вонять паленым фильтром, обжигает пальцы. Бросаю ее в комья закостеневшей грязи, привычно растаптывая. Я удивлен собственным чувствам. Удивлен тому, как сильно дом приковал мое внимание.

Обыкновенно я не такой. Не умею различать красоту, стиль или очарование.