Вероника Батхен - Масло айвы — три дихрама, сок мирта, сок яблоневых цветов…

ж, сегодня после дневных хлопот мы отправимся в город. Купим сладкого розового вина, печенья и фиников, сладких рожков и соленого козьего сыра. Будем пить и беседовать, читать Хайяма и слушать птиц, смотреть на звезды и гадать о направлении их путей. Нам обоим есть, что отпраздновать.

Первые больные уже отправились по домам на своих ногах. Мясник потерял бороду и сокрушительно переживал потерю, не понимая своего счастья. Младенец чудом не потерял зрение, но искусства Абу Саляма хватило, чтобы сохранить оба глаза. Восемь трупов сожгли в овраге за прошедшие дни. А могло быть и восемьдесят, и восемьсот. Зрелище чумной Шахрезы, мертвых улиц, мертвых кварталов, дохлых крыс и сытых собак навсегда осталось в памяти Абу Саляма.

Из оставшихся оспенных стоило волноваться лишь за одну пожилую гречанку — жар у неё спал, но силы так и не прибавлялись, моча оставалась темной, а пульс слабым. Остальные шли на поправку, кто быстрее, кто медленнее. Половина служителей тоже разбрелась назад к семьям — работы оставалось немного.

До базара решили пройти пешком, неторопливо беседуя. «Словно перипатетики», — улыбнулся про себя Абу Салям. Он с удовольствием вглядывался в пеструю суету города — по улицам снова прыгали дети, шествовали за водой красивые девушки, переругивались из окон старухи, проезжали на ослах рыбаки с корзинами рыбы. Будто оспа и не заглядывала в крепкостенную Кафу.

— Знаешь, Игнасий, я сомневался, — признался Абу Салям. — Сам до конца не верил, что лечение вправду поможет, что вариоляция защитит город, что не случится бунта и нас с тобой не разорвут прямо на городской площади. Ты заново научил меня рисковать, друг!

— А вы, учитель, преподали мне урок осторожности. «Светя другим, сгораю сам», — говорили греческие врачи, но ведь можно и не догорать до конца?

— Ты становишься мудрецом!

— Только дурак считает себя умным, умный же знает, как ничтожны его знания. Позвольте задать вам ещё вопрос, учитель? Откуда у вас шрам на шее?

Абу Салям помрачнел ненадолго, но все же ответил.

— Это след от кинжала моего друга, Элеазара, любимого ученика Ибн Сины. Когда я получил этот шрам, то был немногим старше тебя.

— Вы не поделили женщину, золото или книгу?

— Долгая история, друг мой, не для светлого, доброго вечера. Когда-нибудь я расскажу её…

— Ночь моей свадьбы уже прошла!

— Если Аллаху будет угодно, однажды ты станешь бродить у дверей спальни, ожидая появления на свет первенца, — ласково произнес Абу Салям. — Тогда и услышишь. Погоди-ка, давай поможем!

Телегу водовоза развернуло посреди улицы, колесо попало в щель между камнями. Запряженный в оглобли мул истошно ревел, водовоз бранился и тянул за уздечку. Подхватив за задок телегу, Абу Салям поднатужился, как бы вправляя бедренную кость. Скрип — и колесо освободилось. И тело освободилось, стало легким, словно мыльный пузырь. Острая боль царапнула грудь слева, сжала сердце когтями — и тоже начала таять. Враз обессилевший старый лекарь сел прямо на камни, оперся спиной о тележное колесо. Он слышал своё дыхание, редеющий пульс, гулкий плеск воды в бочке, шумный храп лошади. Время потекло медленно.

— Учитель, что случилось, вам плохо? — Игнасий склонился над Абу Салямом, прижался ухом к груди, нащупал жилку на шее. — Вы же говорили!!! Говорили, что знаете секрет бессмертия Ибн Сины! Не оставляйте меня, отец! Я не справлюсь…

Лицо ученика исказила детская обида, слезы заволокли глаза. Справишься, мальчик!

И моя Сатеник справится, она сделана из чеканного серебра и булата. Не о чем горевать.

— Ты мое бессмертие, — одними губами прошептал Абу Салям.

Игнасий понял. Старый лекарь закрыл глаза.

Перед ним шумел, цвел, зрел, торговался, любил и ссорился Исфахан. Брели верблюды, цокали копытами по камням бурые ослики, горделиво выступали холеные арабские жеребцы, красуясь позолоченной сбруей. Бряцали мечами стражники, стучали абаками купцы, чванно покачивали бедрами луноликие девы, крались старухи, пряча в платках надушенные записки.

Поэты читали в кабаках разрушительные стихи и запивали гневные речи ширазским вином, канатоходцы пробегали над площадями, падишах подписывал разрушительные указы и забывал о них, едва отбросив перо.

В тихом саду Ибн Сины круглый год цвели розы. Белые, желтые, красные, светло-лилейные, нежно-лиловые, цвета заката, рассвета, крови и молока. --">