Вадим Вадимович Волобуев - Боги грядущего

Головня слез с кобылы, осторожно свел ее, хрустя веточками стланика, вниз по склону.

— А остальные где?

Вождь хмуро глянул на него. Не отвечая, спросил:

— Куда ламанулся-то?

— Все ж струхнули. Не один я.

Вождь смерил его тяжелым взглядом.

— Ладно, бери снежака, и за дело.

Снежаком назывался широкий, длинный нож. Им резали снег, чтобы ставить жилище.

Головня отошел к лошади, поскидывал с нее тюки, навешанные с боков, отцепил от седла кожаный чехол с ножом. Сунув руку в один из мешков, вытащил немного старого прелого сена, кинул на снег, чтобы кобыла поела. Много давать опасался, чтобы не было опоя. «Сытый ездок и голодная лошадь — хорошая пара», — так говорили в общине.

У костра переговаривались вождь и Пламяслав.

— Слышь, дед, а может, это пришелец твой был?

Старик ответил, почесав клочковатую бороденку:

— Те черные были. А этот, вроде, нет.

— Чего ж удирал тогда?

— Не знаю. Чувство какое-то… вроде наваждения. Морок. Духи смутили.

Головня отошел на несколько шагов в сторонку, начал тыкать ножом в сугробы, подыскивая хороший снег: чтобы не был жестким, ломающимся в руках, и мягким, прилипающим к ладоням — нужен был только глубокий и ровный снизу доверху.

Невдалеке бродили лошади, рыли копытами сугробы, возили мордами по бурому, почти коричневому в сумерках, мху. Наверху, над склоном ложбины, все так же торчал Сполох, крутил головой, наблюдал за тундрой. Скосил глаза на Головню и ухмыльнулся. Сказал, присев на корточки:

— Удрал — сам виноват, земля мне в ноздри. Надо было отца моего слушать. Он же вас, дураков, хотел остановить, орал вам… эх.

Головня отвернулся, не желая этого слушать.

Вождь сказал старику:

— А пойдем глянем. Он же тела волков не увез, бросил как есть.

— А пойдем!

Сполох заволновался, спрыгнул с валуна, закосолапил к ним, проваливаясь в снегу.

— Меня возьмите. Тоже хочу глянуть.

— Здесь останешься, — отрезал отец. — За лошадьми присматривай.

Он подошел к своей кобыле, потрепал ее по холке, взобрался в седло. Лошадь не шелохнулась — стояла прямо, будто из камня вытесанная. Она была бесплодной, и потому очень сильной.

Пламяслав тоже вскарабкался в седло. Сполох, завидуя, глядел вослед старшим товарищам. Головня сердито резал снежные брикеты и выкладывал их по кругу, делая вид, что очень занят этим делом.

В мечущемся красноватом свете костра краски помутнели, все вокруг стало зыбким и обманчивым: сугробы теперь смахивали на пепельные холмы, тени превратились в зверей, а звери — в привидения. Сумрак будто играл с людьми, сбивал их с толку, вселял страх перед каждым шорохом.

В небе опять засияло, заискрило, покатились красные, белые и синие волны, точно кто-то опрокинул на лед бадьи с краской. Кончик ножа вдруг скрежетнул о что-то твердое, и Головня остановился, проведя рукавицей по снежной пыли, оставшейся на месте вырезанного снежного брикета. В черной земле, среди выцветшей жухлой травы и веток ягеля слабо переливалось нечто блестящее, прозрачное как талая вода. Небесные огни отразились в находке и растеклись по ней, тускло извиваясь. Головня извлек из чехла поясной нож и поддел вещицу, выковыряв ее из мерзлой почвы.

Вещица древних — вот что это было. Реликвия ушедшего мира.

И сразу стало нестерпимо жарко, будто внутри возгорелся огонь. Непростая то была реликвия, а «льдинка» — великая редкость, достающаяся лишь избранным. Высотой с полпальца, гладкая и тонкая, изогнутая, словно кривая сосулька, вещица не таяла в руках, а искрилась темно-зеленым светом, будто внутрь ей напихали толченых иголок. Чудо, а не вещь! Диковина.

Головня вытер пот со лба и задышал часто-часто, весь окутавшись белым паром. Неужто правда? Он, загонщик из общины Отца Огневика, держал сейчас в своих руках древнюю «льдинку».

И сразу вспомнились слова Отца: «Лед неустанно соблазняет нас вещами древних, дабы мы, прельстившись, покорились ему душой и телом. Он играет на нашем любопытстве, подсовывая то маленькие, с песчинку, то большие, с медвежью голову; то прочные, будто остол, то хрупкие, как старая кость; а еще твердые, словно камень, и гибкие, как кожа; ровные, как вытоптанный снег, и кривые, как хворост. А самые коварные прозрачны как льдинка. Ибо своей редкостью они искушают наиболее стойких».

Сомнений не было — злой бог подсунул ему «льдинку». Лед хотел растлить душу Головни!