Руслан Ряфатевич Агишев - Взять своё

дарами — золотом, серебром, драгоценными камнями, тканями из далеких стран, стройными и свежими ка утренняя роса девами… Прослышав про нашего господина, про его величие и могущество, явился к нему и правитель Подгорного народа, моля взять его под свою руку…».

Тут старик, щуря подслеповатые глаза, еще раз прошелся по ровным и замысловато переплетенным буковицам письма. Некоторое время он молча шевелил губами, повторяя про себя написанное.

«… Господин наш, султан Махмур Великий, да будет вечно благословенен он, не оставил владыку подгорного народа, на землях которого разразилась смута и расплодились нечестивцы, не чтящие богов…».

Отступление 3.

Над столицей Ольстера поднимались черные столбы дыма, погружая и без того мрачные серые каменные дома и стены в тяжелую темную дымку печали и безнадеги. Варившие тягучую смолу в огромных чанах простые воины и мелькавшие на стенах высокие шлемы гвардейцев, однако говорили, что город еще жил и сдаваться отнюдь не собирался.

Из северных ворот медленно, мешая грязь и снег, тянулась длинная колонна, голова которой скрывалась где-то за холмами. Горожане, задержавшиеся в городе купцы, увечные воины, испуганно вертящие головами, крестьяне шли друг за другом, толкая перед собой небольшие повозки с вещами или держа свой скарб на руках.

Почти в самом центре этой извивающейся колонны двигалась высокая повозка, которую сопровождало несколько гвардейцев. Такое соседство вызывало у бредущих множество пересудов, большая часть которых так или иначе связывало эту повозку с королевскими сокровищами.

— Монеты и слитки везут, не иначе…, — с завистью бухтел кто-то из толпы. — Вона как тяжело идет, да и битюгу тянут с трудом. А я вам зазря трепать языком не буду…

— Какие монеты, пустая ты башка? — вызверся на первого кто-то в ответ. — Всего четверо рядом. Да у нас даже средний купчина в караване имеет шесть? А то и десяток охраны. А тут казна… Это...

И какого же было бы их удивление, будь у них возможность заглянуть внутрь, за толстые доски стенок фургона. Они бы увидели там лишь груды пыльных фолиантов и толстые стопки тяжелых пергаментных книг, рядом с которыми сидели двое — морщинистые лысый старик, кутавшийся в толстый замызганный плащ и высокий худой мальчишка, внимательно записывавший рассказ своего учителя.

— Ты, Минька, буковки-то красиво выводи. Чай не базарной торговке продукты переписываешь в лабазе, — не переставая ворчал старик, видя как из-за ухабистой и грязной дороги его ученик оставляет на пергаменте многочисленные кляксы. — Вот как приберет меня костлявая, то его величество тебя за такое письмо-то прикажет снять портки и всыпать горячих.

— Но, учитель, — боязливо подал голос тот, непроизвольно заерзав на невысокой деревянной лавке. — Это все дорога такая. Никак она, проклятая, не дает мне…

Старик же махнул рукой на все его оправдания и снова начал диктовать тому события последних недель, а юный и будущий летописец его величества, короля Ольстерского, Роланда I стал, высунув от усердия язык, записывать.

— Про Кордову все точно записал? — мальчишка энергично замахал своими вихрами. — Смотри у меня. Славная это была битва…, — старик вновь замолчал, уставившись в небольшое окошко в стенке фургона своими светлыми слезящимися глазами. — И значит-ца…, — старый летописец тяжело вздохнул. — Пиши. Вошло в Кордову шаморское воинство, именуемое бессмертными, во второй день месяца ледник, как раз в аккурат к морозам. Главным у них был Сульде, прозванный Неистовым, и был он первым воеводой султана Махмура и сильным воином. Сказывали, что пусть и не молод он был, пусть не зоркими были его глаза, но не убить его было ни стрелой каленой, ни мечом железным.

Речитатив старика становился все более ровным и лился непрерывно, словно он читал какое древнее сказание.

— Стал он законы шаморские устанавливать, приводить к султанской присяге мастеровых, купцов и людишек черных с окрестных деревень. Начал сулить злато, серебро и земли и другие великие блага тем, кто изменит своему слову и забудет о верности королевской короне Ольстера. И нашлись изменники и малодушники, что, забыв о чести и достоинстве, переметнулись к Шамору. Словно дикие псы припали они к объедкам со стола проклятого врага, соревнуясь друг перед другом в измене и предательстве.

--">