(_monkey) - Второй после Мадары (СИ)

(спасибо, что не за многострадальное плечо), отчего мокрый лоб Обито едва не соскользнул со стены. Провожатая потащила его куда-то сквозь толпу, явно зная нужное направление. Обито уже не видел, куда шёл, голова раскалывалась, он старался хотя бы не рухнуть прямо на раненых и не привлечь к себе этим ненужное внимание.

Толпа перестала стискивать с боков.

Последним, что он слышал, было: «Осторожно!..» — и громкий удар его собственного тела об пол.

Глаза сильно щипало. И один гораздо сильнее другого.

Точно: проклятый риннеган.

Не спеша их открывать, Обито сделал несколько глубоких вдохов. Дышать было всё ещё больно, умопомрачительно больно.

Пришлось разлепить веки, терпя яркий, режущий свет: проверить обстановку было важнее. Этот свет отражался от белых стен. Первым, во что уткнулся взгляд, был какой-то человек — тоже в белом, — он поспешно развернулся и вышел в дверь. Раздались торопливые шаги и приглушённый дверьми голос:

— Пришёл в сознание. Анестезию? Иначе выключится.

— Нет у нас лишней! Своим не хватает! — Второй голос был женский, командный.

«Узнали?.. Чёртов я идиот! Шаринган. Будто Учих не по пальцам пересчитать. И риннеган. Конченый я идиот», — с обречённой злостью заключил Обито.

Между тем женский голос продолжал:

— Если Сакура не занята, поручите ей. И пусть охрана глаз не сводит.

Только тут Обито осознал, что его руки и ноги чем-то плотно зафиксированы. Пошевелить ими не удавалось. Молодцы, обезопасились. Сил на камуи, разумеется, ещё долго не будет.

Похоже, кровь остановили — по бокам больше не текло. Да и голова работала чуть получше. Вот только всё тело адски ныло, а на груди как будто вовсе не было кожи — чудовищное ощущение.

Прошло не меньше двадцати минут, — по вечность каждая, — прежде чем появилась знакомая на вид девчонка в белом халате и со шприцем в руке. Похоже, упомянутая Сакура.

— Давно не виделись. — Взгляд её метал огонь, рот кривился едкой усмешкой.

— Мм, — было единственное, что Обито мог выдавить, прежде чем задохнулся от боли.

Задеты лёгкие — вот почему так сложно говорить и дышать, — дошло до него.

Кажется, увидев, как страдальчески исказилось лицо пациента, Сакура несколько смягчилась и проглотила следующую заготовленную издёвку. Её взгляд обеспокоенно заметался по его груди, собственные руки она пока не использовала.

— Где больнее всего? — скорее машинально, профессионально коротко бросила она, чем из жалости. Её голос был уже чуть мягче, но строгость никуда не делась.

Обито неопределённо кивнул на грудь.

— Посередине? Выше? Ниже? Если не можешь говорить, на пальцах покажи.

Не без труда Обито разогнул два пальца на левой руке — туго зафиксированной, как и все остальные конечности, и прямо показать ею нужное место было невозможно. Правая же и вовсе всегда слушалась хуже.

— Значит, верхняя треть.

Даже не останавливаясь, чтобы примериться, девушка профессиональным движением перевернула шприц, ввела иглу в большую мышцу груди, чуть выше левого соска, и быстро, совершенно не больно, выпустила лекарство. «Почти в сердце», — подумалось Обито.

И что же это было, если не анестетик?

— Глаза слезятся и, насколько я могу судить, воспалены. Предполагаю, от перенапряжения. Хотя лучше бы они вообще не открывались. Никогда. — В её голосе звякнул металл. Сакура хмурилась и как будто сама смущалась своей грубости одновременно. — Но раз уж я здесь, осмотрю. — Она неуловимым движением извлекла из кармана халата небольшой фонарик и приблизилась к лицу Обито.

В первое мгновение её брови дрогнули: жалость — одна из двух эмоций, которую видел Обито при первом прямом взгляде людей на своё лицо. Вторая — страх. Либо жалость, либо страх. А чаще — сначала страх, затем жалость. Отклика это никакого внутри не вызывало. Просто подобная информация помогала делать выводы о том, что представляет собой тот, кто перед ним.

Отдать должное Сакуре — это выражение возникло всего на долю секунды и мгновенно — профессионально — сменилось серьёзной сосредоточенностью. Страха не было: она повидала всякое.