Петр Ингвин - Книга первая. Как я был девочкой

перегородили дымчатые каменные вершины. Горы.

Вокруг — ни людей, ни машин, ни животных. На высочайшем из ближних деревьев — флаг на макушке. Одноцветный, но не черный, не зеленый, не красный. Какой-то грязно-серый.

Хм. Местность — незнакомая. И — горы. Это у нас-то, где этим словом называют холмик или склон оврага. Мираж, что ли?

— Малик! — донеслось с другого края гигантского сеновала.

— Шурик, — обрадовался лысый громила. Его рука призывно вскинулась. — Мы здесь!

— Алло, кинь маяк!

— Не видит. Нужно обозначиться.

Огромными охапками Малик стал подкидывать сено вверх. Сработало. На четвереньках, смешно подбрыкивая на проваливающейся поверхности, одессит карабкался курсом на соломенный гейзер, словно свинка по трясине — сияя незагорелыми округлостями и при остановках прикрываясь одной рукой, поскольку другая использовалась в качестве третьей точки опоры.

— И как вам это нравится? — Плюхнувшись рядом, Шурик почесался. — И, я дико извиняюсь, где мы?

— Где Тома? — спросил я главное.

— Там. — Последовал мах рыжей головы далеко назад. — Я ей не фреберичка.

— Фре… кто?

— Нянька. Не нянька. Я.

Малик уточнил:

— С ней все в порядке?

— Люди, что за геволт? Я вас умоляю. Не хочу расстраивать, но у нее все в лучшем виде.

— Все же. — Большие черные глаза Малика стали тоньше прорези для кредитки, и что-то говорило, что в данном настроении банкомат денег не выдаст. — Почему она там, — лысина грозно качнулась назад, — а ты здесь?

— Только не надо ой. Нет, сначала ваша лялечка об меня грюпнулась всем центровым фасадом, а как скикнула, что из платьев только мама не горюй и природные украшения, так будто гэц укусил. Слиняла бикицер в кусты, только булки сверкали.

Я нехорошо зыркнул на Шурика.

— Нет, попал таки под раздачу, сто раз пардон. Я, на минуточку, тудою и не смотрел ни разу, — выдал он в ответ, хотя вопроса не прозвучало. — В какое место мне этот гембель? Или оно мне надо? Бо на шё там смотреть, вы меня извините? Что свинью брить: визгу много, навару на грош. Кино и немцы. Или мне было дожидаться конца этого грандиозного шухера с воплем и танцами? Очумелая мамзелька в кусты, в тенек, нервы подлечить, а я тихо-мирно поперся до вас, что сидите среди здесь как два придурка в три ряда. Может, уже двинемся обратно? Вдруг помощь нужна?

— Самый умный, да? — вспыхнул горбоносый пилот, утомленный казавшимся неиссякаемым потоком слов и пораженный финалом, как червяк каблуком.

— Спасибо за комплимент. Таки или как?

— А я о чем с самого начала?! — взревел огромный Малик.

Он первым кинулся в сторону пропавшей Томы, то есть туда, откуда прибыл одессит.

— Смотрите! — замер я на миг, указывая на дерево с водруженным над верхушкой флагом.

Флаг сползал, стягиваемый снизу кем-то невидимым.

— Капец на холодец, — пробормотал Шурик.

— Как раз там, — подтвердил я затейливую мысль нашего Цицерона, — прямо.

Быстро перебирая всеми конечностями, наша тройка ринулась вперед.

Потом донесся лай. Дикий. Грозный. Беспощадный. Многоголосый.

Глава 3

С круглыми от страха глазами из кустов мчалась Тома. На ней была одежда: широкие штаны по щиколотку, облегающая жилетка на тесемках. Все невыносимо серое, потертое. В руках — ворох тряпок. Одежда для нас. Украла?!

Собачьи рык, рёв и лай неумолимо приближались. Десятки злобных голосов раскатывались по долине, от бьющих по нервам низов уши сворачивались в трубочку.

— Помогите! Ой, мама. — Тома споткнулась, ноги повело, она едва не упала.

Треск веток под голыми ступнями сменился шорохом разлетавшегося сена.

— Мы рядом! — прогрохотал Малик во всю силу легких.

Бег на карачках по пересеченной местности, которая проваливается под тобой как болото, не мой конек, и я безнадежно отстал. Зато Шурике взбурлила смесь паники с совестью, и он обогнал даже загорелую гору мышц, что проламывала пространство сверхзвуковым бульдозером. Одессит же словно катился: пухленький, сосредоточенно-взъерошенный и неудержимый.

Из кустарника вырвалось первое исчадие ада — на сенохранилище впрыгнул пятнистый волкодав с меня размером. Истекавшая слюной пасть оскалена, в глазах — жажда убийства.

— Фу! — заорал Малик.

— Сидеть! — внес лепту одессит. — Чужие!

Команды, дрессурой доводимые до автоматизма, не сработали. Не домашняя собачка. И не сторожевая. --">