Кристиан Бэд - Яблоко для зелёного змея

унёс?

— Большой уже, тяжёлый. Да спит же…

Они помолчали. Аркашка дышал ровно, даже посапывал.

— Вот ведь оно теперь как, Паша, — тихо сказал мать. — Думали разве, когда воевали за свои права, что вот так будет? Всего-то двадцать лет прошло… Ровно как социологи писали тогда: поколение — это всего двадцать лет. Пройдёт двадцать лет, вот тогда вы и поймёте… — Мать вдруг всхлипнул, и сердечко у Аркашки дрогнуло от жалости.

— А какое у него теперь поколение? — пробурчал отец, стараясь не обращать внимания на рвущиеся слезы матери. Такой уж он был — грубоватый от неумения выразить боль. — Не будет у них, как ты мечтал. Они же пацанами растут. Простыми пацанами. Да и сколько сверстников у него? Тысяч сорок? И квоты всё жёстче. В криобанках у нас не так уж много оплодотворённых яйцеклеток. И неизвестно, сколько они продадут нам в этом году. Смеются они над нами, отдают только будущих мальчиков. Ждут, пока природа возьмёт своё. И торговать нам с ними непросто. Что мы им можем предложить, кроме отчётов для их науки? Нам бы самим выжить в этой резервации. Мы ж в деревне — как звери в клетке. Значит, на следующий год детей будет ещё меньше. Потому и закон этот подняли из небытия.

— Паша, а если его у нас отберут? — Мать вдруг всхлипнул особенно громко и заплакал, вытирая лицо краем рукава.

Отец налил ему тепловатого чая, ткнул в руки кружку и тяжко, со свистом вздохнул:

— Ты бы тоже… это уже… побрился бы, что ли? Живёшь как деревенщина. Подумают, что семья у нас необразцовая.

— Это же опять по домам ходить будут: как кормим, как одеваем, какой достаток, — причитал тихонько мать. — А ты как что, так ремнём… А если он в инспектуру пойдёт? Ему же семь лет, он же уже большой… А мы с тобой старые, нам больше никто ребёнка на усыновление не да-ст… — Мать опять зарыдал, и Аркашка заёрзал было — не кинуться ли утешать? Но мальчику стало вдруг зябко от услышанного, и он замер.

Отец ходил взад и вперед по гостиной, мать сидел, уткнувшись в сведённые ладони.

«Что значит — усыновление? — думал Аркашка. — Это же Алёшку усыновили дед с бабкой, когда родители погибли? Значит, и мои погибли? И отец — не настоящий? А мама? Мама — как же? Неужели дивы сожрали и моих родителей, и останки их лежат там же, у Границы, рядом с обгоревшими машинами?»

Он шебутнулся, и родители замерли. Пришлось Аркашке повернуться к стене лицом и раскидать словно бы во сне руки. Нетушки, плакать он и не нанимался! Всего-то делов — вырасти и!..

Дивы… Это всё они, гадины, виноваты! Они победили людей, заперли в разбросанных по миру крохотных деревеньках! Люди, может быть, вымрут теперь, так говорят в школе. Дивы не хотели, чтобы отцы и матери жили вместе. Каждый человек мог существовать только под контролем страшной могучей женщины. И люди восстали. И не победили.

«Ужо вам, дивы, — грозно думал Аркашка, — найду вас теперь в книжке — сожгу!»

Родители затихли, и он наконец тоже засопел по-настоящему. Снились ему могучие дивы, пышущие жаром, и бородатые косатые мужики.

--">