Владимир Исаевич Круковер - Попаданец в себя, 1965 год

гоняют! Нам бы теперь хоть домой добраться, тут недалеко, мы из Вязьмы. У нас и документы целые, мы их далеко прячем, а то куда без документов…”.

– И сколько стоит это ваше “недалеко”? – рассудительно спросила старушка.

– Ой, да если в общем вагоне, то 7 рублев за билет.

– Ну, так заработайте.

– Что вы, бабуся! Какая тут работа?! Мы предлагали в кафе хозяину полы мыть, посуду убирать. Но тут таких много из местных, нас чуть не побили. А хозяин этот прямо сказал, что если мы ему будем делать, ну гадость такую, сказать противно, тогда он нам десять рублев даст.

– Да, город этот проклят Господом, – внушительно сказала старушка. – Бесы тут правят бал, по улицам ходят открыто. Но работу я вам найду, жаль мне вас, горемычных.

Я пошел в аптеку за банальным анальгином, зуб достал. Зубы – мое проклятье в обеих жизнях. Когда умирал в первой жизни, их всего пять осталось и они, падлы, все равно болели. Так как пошел я в шесть утра, когда аптеки не работают даже в Москве, то пришел, естественно, на вокзал. Кроме того, я мог бы снять симпатичную девчонку из числа «понаехавших», если она, конечно, не против легкого перепихона. А что, я молодой, обеспеченный и не злой мужчина, не все же мне удобрять спермой фарфорового друга в туалете!

Лекарство я благополучно купил. Потом слонялся по вокзалу, одобрительно взирая на архитектуру и неодобрительно на малый сервис для пассажиров. На пассажиров я так же взирал без особого одобрения. А думал я о грустном – на медицинскую тематику.

Хотя запои меня в новой жизни не захватывали, но напивался изрядно. Да и кислотность была такая высокая, что кусочек хлеба вызывал неудержимую изжогу. А благодетельное лекарство ОМЕЗ еще не изобрели. Или в СССР его не было, не знаю я историю омеза, который в старости принимал лет десять, до самой смерти.

Так что ОМЕЗ дает возможность хотя бы спокойно кушать и не мучиться потом. Но пока, как и все, обхожусь содой.

От этих мыслей меня оторвал негромкий разговор, вернее его отрывок:

“Пропадете, этот город полон бесов злобных, съедят голубушек бесы-то… А у меня покойно, благостно… И вам хо-о-орошее применение найдется, польза будет…”.

Голос был вкрадчивый, но содержание мне почему-то показалось зловещим. Я остановился, будто ищу что-то в карманах, и кинул косой взгляд в нишу за колоннами.

Маленькая старушка в сером пуховом платке пропагандировала двум девчонкам-замарашкам преимущества домашнего быта перед вокзальным БОМЖеванием. Девчонкам было лет по шестнадцать, бесприютная жизнь уже наложила отпечаток на их внешность. Старушка выглядела благообразно, если не прислушиваться к ее речам.

Я задумался. Что же мне показалось неприятным? То, как она растянула гласные в слове “хорошее”? Или намек на “применение”?

Я отошел в сторону и сделал вид, будто рассматриваю убогую витрину ширпотребного киоска.

Глава 2. Москва, Столярный переулок, 8-30

Я опять стоял под окнами злополучного дома. Будто в них что-то можно было увидеть? Высоко.

Давно, сто лет назад и одна вечность я спал в этом подъезде с мощными чугунными батареями и двойными дверями, надежно сохраняющими тепло. Зимой я, опустившийся до бомжа, жрал тут, согрев на батарее) остатки пиццы и беляшей.

Я не поленился зайти в подъезд. Теперь – не ночь, он кипел жизнью: хлопали двери, кто-то спускался, кто-то поднимался с кошелкой… Так что подслушивать мне не было возможности, на меня и так уже косились, проходя мимо, внимательные жители. Явно подозревали во мне потенциального подъездного мочеиспускателя. Я уже хотел плюнуть и уйти, когда моя, мятущаяся кудесником душа, возроптала. Вечно я мямлю, вместо решительного действия. Интеллигентность, чертова, папина деликатность. Чего я боюсь, спрашивается? Трудно, что ли, позвонить в квартиру, сослаться на то, что перепутал адрес, наболтать что-нибудь, и выяснить, наконец, есть ли почва под моими подозрениями?

Я и пьяницей в прошлой жизни стал отчасти потому, что водка добавляла моим рассуждениям энергию действия. Пьяный я ого-го!

Я расстегнул куртку, потрогал поджигу, заменяющую нам в те годы огнестрельное оружие, снял его с предохранителя и решительно поднялся на третий этаж. И позвонил.

За дверью стола тишина, слегка разбавленная фоном собачьего --">