Наталья Львовна Точильникова - Царь нигилистов 2

— Туберкулезные палочки, — пожал плечами Саша. — Но мало того, что это знаю я, нам надо убедить в этом других. Николай Васильевич, вы готовы посветить этому весь август?

— Да, — кивнул Склифосовский. — Еще бы!

— С голоду не умрете, — сказал Саша. — Я найду деньги.

— У меня есть, — вмешался Никса.

— Двести рублей серебром? — вспомнил Саша.

— Это не все, — заметил брат.

— Двести рублей серебром? — переспросил Склифосовский. — Этого хватит!

— Не факт, — сказал Саша. — Вам понадобятся помощники. Много технической работы. Палочки надо вырастить. Потом ввести лабораторным мышкам и посмотреть, что с ними будет. Потом понять от чего мрут эти штуки. Причем попробовать все. У меня есть некоторые идеи… И чтобы вы сами и ваши помощники могли спокойно заниматься этим проектом и не думать, где бы подзаработать. Можете мне примерно посчитать?

— Я все обдумаю и напишу, — сказал Склифосовский.

Саша кивнул.

— Отчеты мне будете присылать: что получилось, что нет.

— Хорошо, — сказал Николай Васильевич.

— Они дохнут от хлорной извести, — заметил Никса.

— Палочки мы не проверяли, — возразил Саша.

— Я спишусь с Пироговым, — сказал Николай Васильевич. — Он использовал раствор хлорной извести для обработки ран. Не знаю, можно ли им обрабатывать золотушные язвы.

— Никса, конечно, уникален, а его золотуха — не думаю, — предположил Саша. — Можно еще этих гадов найти. Николай Васильевич, у вас есть микроскоп?

— Здесь нет.

Саша с тоской посмотрел на прибор.

— Возьмите, Николай Васильевич, — со вздохом сказал он. — Я в общем-то увидел все, что хотел. Вам сейчас нужнее.

— А как же трупные ткани? — спросил Склифосовский. — Легкие курильщика?

— Не подумайте, что я испугался, — сказал Саша. — Просто мой брат важнее. Потом дойдем до мертвых тканей и, думаю, увидим там еще много всего интересного.

Николай Васильевич соскоблил у Никсы с шеи максимальное количество гноя и чешуек и завернул в лист бумаги.

— Еще немного и там ничего не останется, — заметил брат.

— Разве что после хлорки, — возразил Саша.

— Я вам остался должен рубль, — вспомнил Склифосовский. — Я разменял.

И достал кошелек.

— Пятьдесят копеек, — поправил Саша. — Мы вас еще час промучили.

На том и сошлись. Пятьдесят копеек состояли из четырех монет по десять и двух по пять: будет, чем с Гогелем расплатиться.

Десять копеек Саша оставил на столе, остальные убрал в коробку.

На прощание пожал Склифосовскому руку и обнял его.

— Жду расчеты для нашей лаборатории, — сказал он.

Вернулся Гогель. В очередной раз поморщился от запаха.

— Я у Никсы пообедаю, — сказал Саша.

— Александр Александрович, что здесь произошло? — спросил гувернер.

— Скажем так… мы нашли кое-что в гное из язв Никсы… но мы не уверены… рано делать выводы. Рано говорить папá. Но моему брату нужна поддержка.

Саша взял десятикопеечную монету и протянул Гогелю.

— Григорий Федорович, я вам должен.

— Ну, что вы, Александр Александрович! Не стоит!

— Возьмите! А то, не дай бог, мне еще понадобится, а вы только и будете думать, когда же этот мелочный тиран (то есть я) угомонится и перестанет обирать своего бедного учителя.

— Александр Александрович! Да я никогда ничего подобного не подумаю!

— Мне так спокойнее.

И Саша вложил монету в руку своего гувернера и согнул его пальцы.

Обнял.

— Простите ради бога! Не обижайтесь.

И подумал, как бы не случилась инфляция великокняжеских объятий. Надо все-таки не очень расточать.

Подхватил гитару, водрузил ее на плечо и прошел мимо Гогеля.

Никса — следом за ним.

Там далеко в будущем его подзащитные как огня боялись больных туберкулезом. Менты могли показания выбивать одними угрозами поместить в одну камеру с тубиком. А если туберкулезный ехал в колонию в одном вагоне с остальными, заключенные всеми правдами и неправдами старались попасть в камеру, максимально далекую от него.

И опасения были не беспочвенны. Сколько людей заражалось на зонах и в СИЗО!

И это при наличии лекарств. При известных и тысячи раз опробованных схемах лечения!

А сейчас, в середине века девятнадцатого, нет ничего.

В голове звучала строфа из Анатолия Жигулина:

Хрипели сырые ветры…

Я там простудился немного.

И то, что случилось позже,

Обидно и глупо до слез.

В зловещей --">