Александр Дюма-отец - Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии

Но нет! Все решено раз и навсегда. Привычка усвоена, обще­ственное мнение установилось, и, несмотря на отзывы Мальт- Брёна и Дюмона д’Юрвиля, Геродот и Левальян так и остаются в статусе романистов.

Да и правда, зачем Геродот вздумал включать в свою книгу истории о Семирамиде, Гигесе и Камбисе? Для чего Левальян терял время попусту, рассказывая нам об охоте на львов вместе со Слабером, о своей любовной истории с Нариной, о прогул­ках с Кеес, своей обезьяной, и Клаасом, своим готтентотом?

 Ведь такое нелепо для первого и бессмысленно для второго!

Однако это не мешает мне, вероятно из духа противоречия, воспринимать путешествия исключительно на манер Геродота или по образцу Левальяна.

Я смиренно прошу за это прощения у капитана Кука и г-на де Бугенвиля, которые, несомненно, являются чрезвычайно правдивыми путешественниками, но с которыми я вожу дружбу куда меньше, чем с Геродотом и Левальяном.

Таким образом, мои читатели предупреждены, и я не намерен учинять читающей публике никаких подвохов.

Долины, горы, реки, моря сотворены Господом.

Города, тракты, железные дороги сотворены людьми.

Я чересчур презираю людские творения, чтобы стараться хоть что-то исказить, описывая их.

Я чересчур восхищаюсь Божьим творением, чтобы иметь смелость поднять на него руку.

Так что тракты, железные дороги, города, моря, реки, горы и долины будут описаны у нас с величайшей точностью, но истории, рассказанные проводниками, и происшествия, случившиеся со мной по пути, — это другое дело; это мое достояние, это моя собственность, это мое. И если мне угодно вывести на сцену царицу, вскормленную голубями, подарить пастуху кольцо, которое превратит его в царя, позволить самуму и хамсину поглотить завоевателя и его войско, то это мое право и я им пользуюсь. Если мне понадобится рассказать истории об охотах, пусть даже столь же фантастических, как во «Фрайшютце»; о любовных похождениях, пусть даже столь же невероятных, как у Фобласа, и о путешествиях, пусть даже столь же немыслимых, как у Астольфо, то это моя привилегия, и я ее отстаиваю.

Как видно, я не только не стараюсь, чтобы меня числили среди правдивых путешественников, но и буду весьма удручен, если мне окажут подобную честь.

Итак, по этому вопросу мы договорились, лошади уже впряжены в почтовую карету, пароход дымит, корабль готов сняться с якоря.

Однако заранее предупреждаю путешественника, что я повезу его последовательно в Бельгию, на берега Рейна, в Швейцарию, в Савойю, на Корсику, в Италию, на Сицилию, в Египет, Сирию, Грецию, в Константинополь, в Малую Азию, Африку и Испанию.

Те, кто любит меня, за мной!

Алекс. Дюма.

I. АЛЕКСАНДРИЯ

Двадцать второго апреля 1830 года, около шести часов вечера, наш обед на борту брига «Улан», на котором г-н Тейлор, г-н Мейер и я плыли в Египет, был прерван криками: «Земля! Земля!» Мы тотчас поднялись на палубу и при свете последних лучей заходящего солнца привет­ствовали древнюю землю Птолемеев.

Александрия — это песчаное взморье, это огромная золотая лента, протянувшаяся на одном уровне с поверх­ностью воды; у левого конца этой ленты, словно рог полумесяца, вдается в море Канопский, или Абукирский мыс: его можно называть по-разному, в зависимости от того, что вы желаете вспомнить — поражение Антония или победу Мюрата. Ближе к городу высятся колонна Помпея и игла Клеопатры — единственные руины, оста­вшиеся от Александрии македонского царя. Между двумя этими памятниками, рядом с пальмовой рощей, стоит дворец вице-короля — невзрачное и бедное здание, построенное итальянскими архитекторами. И наконец, по другую сторону порта, на фоне неба, вырисовывается Квадратная башня, построенная арабами: это у ее под­ножия высадилась на берег французская армия под нача­лом Бонапарта. Что же касается самой Александрии, этой древней владычицы Нижнего Египта, то она, навер­ное стыдясь своего рабства, прячется за барханами пустыни, напоминая скалистый остров посреди песча­ного моря.

Все это одно за другим, словно по волшебству,