Кирилл Александрович Гончуков , Анна Олеговна Фокина - Одна маленькая правда

чтобы окрашивать бардовыми красками закат, изображенный на холсте, он решил окрашивать кровью реальный мир. Ему захотелось чего-то более масштабного, выходящего за границы холста.

Выходящего за грань воображения.

Да, он был художником, и он так видел.

А второй придумал себе железную фамилию, под стать темпераменту и хватке. Он тоже любил красный, но немного в других тонах.

Первый из них почему-то возомнил себя лучше других, считая свою нацию самой правильной и лучшей, хоть сам и не являлся представителем этой нации. Так он хотел скрыть свою слабость. Его душа горела жаждой власти и ненависти ко всем, самое страшное и губительное сочетание. Он хотел возвыситься над всем миром и ставил себя выше других. Мания величия, что тут еще скажешь. Нельзя делить людей на правильных и неправильных. Все люди равны между собой. Славяне ничем не хуже арийцев, а евреи не хуже цыган. Но этот человек считал по-другому. Он вбил себе в голову, что в мире может быть только одна – самая лучшая и самая чистокровная нация. Остальные же должны преклоняться перед ее силой и величием.

Или пасть ее жертвами.

Кратко говоря, в этом и заключалась его чудовищная идеология. Порабощая страны, одну за другой, его владения ширились. Но чем больше он получал, тем больше он хотел. Вечно голодное чрево, жаждущее пропитания в виде войн, сгнившей в тюрьме или на поле боя человеческой плоти и гадкого смрада. Он мог успокоиться только тогда, когда у его ног будет лежать весь мир.

Второй был сильным и волевым человеком. Его характер был под стать его фамилии. Но, как и все остальные, он был не безгрешен. Многочисленные репрессии и аресты довели людей и страну почти до религиозного страха. Народ боялся четырех букв сильнее смерти. «От каждого по способности, каждому по потребности!» – гласила идеология. Не самая лучшая, но значительно гуманнее, чем у первого человека.

У них было нечто общее. Оно не ощущалось так, поверхностно, с первого взгляда. Его можно было уловить лишь в громыхающей тяжести шагов, в порой сбивчивом, но сильном дыхании. Они оба любили мир.

Только свой мир.

Выдуманный.

Они были для меня тяжелой ношей. Такой, какую я не в состоянии сбросить и теперь. Я чувствую их, ощущаю каждый день. Вот они, здесь, во мне, такие же грузные, как и при жизни. Они останутся невыносимой тягой, пока еще хоть кто-то помнит о них.

Они были настолько разными, что, искажая все доводы до абсурда, так сильно могли понять друг друга. Это было не признание, но простое понимание человеческих – а зачастую и дьявольских – целей.

Понимание и полное отторжение.

А когда они встретились – весь мой мир содрогнулся.

Глава 1

1919

Но был еще один, с легкой поступью, почти невесомый человек. Он исходил множество дорог, и не на одной из них не оставил ни вмятины, ни следа. Про таких говорят: «Человек без истории».

Но история у него была. Хоть и не такая масштабная, но не менее важная.Своя, маленькая, почти не приметная история.

История одного человека, влившаяся в жизни тысячи людей.

Не знаю, что особенного было во Льве Яковлевиче Дубае, чем он выделялся из толпы точно таких же существ, как и он сам, чем указывал на себя, пребывая среди невзрачных людей в точно таком же пальто, с точно такой же сединой у висков, как обратил на себя мое внимание.

У него не было ничего, что подчеркивало бы его особенность, представляло как человека «другого сорта», более возвышенного, утонченного. Скрипка и чемодан с вещами – вот и все скромные пожитки выдающегося музыканта своего времени.

Петроград не приглашал его в самую свою глубь, не посвящал во все свои тайны, не открывал для него скрытых подворотен. Но он мог принять старого скрипача. Он мог его терпеть.

Музыкант играл с самого детства, играл

--">