Альберт Беренцев , Макс Крынов - Я не желаю нагибать!

— Загугли свежие мемы про кандидата Мелкобуквина и узнаешь. Боюсь, что вся моя репутация теперь убита в ноль. Так что я сам скоро останусь без квартиры. Ипотека не погашена, не забывай. Так что время для переезда ты выбрала неудачное. А еще Аня мне говорила, что у вас с ней квартира на три месяца вперед оплачена…

— Так. Погоди-ка. Это когда она такое говорила? Квартиру мы с Аней оплатили на три месяца вперед только неделю назад. Ты что, виделся недавно с Аней?

— Ну…

Не мог же я сказать своей девушке, что пялю её подружку, в самом деле. Это было бы просто бестактно.

— Вить…

— Что? — устало вздохнул я.

Сегодня был какой-то натуральный день объяснений, а я объясняться уже устал до чертиков, если честно.

ЗАДОЛБАЛИ. Все.

— Кать, давай позже… А с Аней я вчера говорил. Я тебе звонил, но ты ушла за сигаретами, так что твой телефон Аня взяла.

— Н-но я не ходила вчера за сигаретами, — похоже, Катя была близка к тому, чтобы разрыдаться, — Мы с Аней бросили курить. Вместе. Еще два дня назад. Ты врёшь. Ты что… Нет, ты что, ты СПИШЬ С АНЕЙ?

— Вообще-то нет. Если честно, то мы с ней не совсем спим. Точнее, совсем не спим… И давай без обид, Кать. Не надо сцен. У нас с Аней было-то один разик…

— Ублюдок.

Грохнула трубку. И назвала ублюдком, вслед за Мелкобуквиным. Но хотя бы импотентом не назвала, и то хорошо. Вот от девушки такое услышать было бы еще неприятнее, чем от депутата.

Да, вы все правильно поняли. Я разрушал свою собственную жизнь. Последовательно и целеустремленно, как рабочий рушит стенку отбойным молотком.

Зачем я это делал? А кто ж его знает…

Мне просто всё надоело. Надоело, и всё тут. Не жизнь, а бессмыслица. А бессмыслицу и разрушить не жалко. Вот Катю мне было жалко, но не более того. Свежесть и красота наших с ней отношений давно ушли. Может все-таки пустить её пожить? Впрочем, теперь она сама не пойдёт.

Да и квартиру у меня скоро отберут, поскольку рекламщик с испорченной репутацией никому не нужен. А если Мелкобуквин еще и станет депутатом — тут мне уже точно придется вообще тикать с города.

Я хлебнул пива из белой банки, стоявшей на столе. Пшеничное, «Борчаниновские пивоварни». Пиво было выдохшимся и теплым, вкус мерзким. Не пиво, а моча. А ведь когда-то я его любил. Но все мы когда-то любили многое, а потом любовь уходит, и остаётся только пустота.

Так бывает и с женщинами, и с пивом, и даже с любимой когда-то работой. Я отлично понимал, почему так накосячил в случае с депутатом Мелкобуквиным. Совсем не из личной ненависти к депутату, хотя любить Мелкобуквина было трудно. Но дело было не в личных отношениях, даже не к ненависти к депутатам, как социальной группе.

Нет, я просто банально устал. Устал уже очень давно и теперь жил, как робот. Помните, раньше были такие игрушки — заводные роботы? Поворачиваешь такому роботу рычаг на спине, и робот заводится, а потом шагает. Вот так и я шагал, без всякого смысла, как заводной.

Куда шагал? А хрен его знает. Вероятнее всего, прямо в пропасть.

Я вышел на балкон и закурил, оглядывая свой родной город — россыпь серых бетонных коробок, в каждом из которых стонут такие же неудачники, вроде меня. Этаж у меня был высокий, девятый. Вот только видна с этого этажа была только одна серость и срань.

Как писал Сергей Михалков «а из нашего окна площадь красная видна». А из моего окна — видна одна говна!

Я бросил окурок в банку из-под солёных огурцов, едва не запустив его от злости вместо импровизированной пепельницы вниз — на детскую площадку, казавшуюся отсюда сверху игрушечной.

Во рту было гадко. Даже табак потерял свой вкус вслед за пивом. Вроде была такая книжка, где из мира пропали все цвета. Вот я сейчас ощущал себя персонажем именно этой книжки.

Но это всё была лирика. Ной, не ной, а ехать в офис к Мелкобуквину надо. Это мой последний шанс спасти свою карьеру, а может и свободу. Я уже не особо понимал, зачем мне их вообще спасать, но скорее повинуясь привычке доводить все дела до конца, чем зову сердца, надел пальто и вышел в подъезд.

Здесь тоже царила серость, подъезд показался мне каким-то тюремным казематом, где я отбываю пожизненное. Хотя дом у меня был новым, и в моём подъезде даже не ссали, здесь даже горели все лампочки.

Но прямые линии, крашеные бежевые стены и серые ступени с перилами давили на меня одним своим --">