Иван Александрович Мордвинкин - Песня

лучший?

– Сказал, что завтра после службы с вами встретится. Завтра праздничная служба у нас – Троица Пресвятая. Это часам к десяти приходите, – она вновь занялась сменой очков, поскольку «ближнего боя» уже не намечалось. – Так это вы, получается, Соловей Николаевич, у нас церковь хотите отнять?

Вспышкой мелькнула молния без грома. Плавно и лениво небо затянула набухшая водою туча, мир под нею поблек, потускнел, мелкой назойливой пылью засеменил дождь. Савелий вошел под навесик и присел на скамейку рядом с Пантелевной, достал платок, промокнул душную испарину со лба и осмотрел двор. Помещение в самый раз для клиентского склада. Но главное – нужна дорога прямиком к трассе. Только через эту территорию, по-другому с Никишина берега не выбраться. А объезд по грунтовке в полтора километра над озером – потеря клиентов.

– Понимаете… Мне нужна здесь дорога. Я купил старый разграбленный завод, вложил туда все, – Савелий не очень рассчитывал на понимание и рассказывал скорей себе. – Дело с трудом, но пошло. Пошло-о… Но нужно развиваться… А вы стоите как раз на моем пути.

– Да я слыхала, деревня-то маленькая, – старуха оперлась о свою палку и подалась вперед, чтоб заглянуть в лицо Савы. – Я знаю, что непросто вам. Такое время… Да как бы это так сделать-то, чтоб не помереть-то вам, а?

– Что? – Савелий устал к концу жаркого дня и удивляться выкрутасам выжившей из ума старухи уже не хватало сил. – О чем вы говорите, вообще?

– Да о простом деле. Был случай такой. Я тогда в Манькове жила, в Ростовской области, замужем, – она вновь принялась рассматривать свои хорошие тапочки. – Церковь там – ого-го! Красавица! Большущая, вся из красных кирпичиков, резная такая – как подарочная шкатулка. Войну пережила. А при Хрущеве, помнится, «председательша» Сельсовета решила с церкви посбивать кресты. Там мастерская уж была тракторная, в церкви-то. Ну, дала клич по селу, а никто не соглашается. Кто Бога боится, а кто высоты. Но нашлось-таки четыре человека. Залезли, спилили крестики-то с куполов, да и посбросили на землю. Вот такая история… И вы думаете, что?

Погрузившийся в полусонные размышления Савелий вынужденно и недовольно буркнул:

– И что?

– И ничего… – старуха явно смаковала концовку легенды. – За полгода все поумирали, кто от чего. Каждый своей смертью. А председательша, думаете, что?

Туча схмурилась плотнее, и наигравшийся дремотной колыбельной дождь разогнался, разбубнелся недовольно о крышу навеса и перешел к воинственному барабанному бою. Сплошной шумной стеной грохнул ливень.

– А ведь молодые-то все были! – вынужденно крикливо продолжила стращать Пантелевна. – Жалко их, прости их, Господи!

Савелий тягостно и уныло вздохнул – пытка дождем и старухой казалась нескончаемой. Эх, встать бы, да уйти уже на завод – время идет, а без него там дело не продвинется. Но дождь…

– Молодые… А вам сколько, Соловей Наколаич? – издевалась старуха.

– Что? – шумливый порывистый ливень теперь вмешивался в разговор и перебивал, не давая ни говорить, ни слушать. Старуха прокричала в ответ:

– Годочков-то вам сколько уж стукнуло? Вы ж совсем молоденький, а? – она опять навесом накренилась над палкой, вцепилась своим взглядом, усиленным громоздкими линзами очков, в его усталое лицо и замерла в ожидании.

– Да какая разница? – Савелий сдерживался, но раздражение выплескивалось из него как дождевая вода из переполненной бочки, что стояла в углу их навеса. Водный поток, собираясь со всей плоскости крыши к неогороженному бортиком углу, свивался там в нахрапистый юркий ручей и падал водопадом вниз, со звонким дребезгом разбиваясь о воду в бочонке. От его дерзкого и громкого журчанья думать становилось не слышно.

– Сколько? – воскликнула оглушенная старуха.

– Тридцать… – полувскриком сдался обреченный Савелий. Грозные вспышки молний пронеслись по краю небосвода, выбивая из него трубные гласы громовых раскатов.

Старуха откачнулась в обыкновенное свое положение, сняла очки, уставилась на струйки воды, тонко и почти недвижно льющиеся перед нею с края крыши, и замерла в напряженном раздумьи. Наконец, вздохнув со страдательно-тягостным стоном, она прошептала что-то сама себе и перекрестилась. Потом еще, и еще и еще…

– Жалко… Хороший вы человек, Соловушка Николаич, как же жалко… Такой молодой… – капельки слез собрались в краешках ее глаз и задрожали в такт дребезжанью ручейков, льющихся пред нею и --">