священномученик Киприан Карфагенский - Творения

чувствовать тяжелое внутреннее недовольство своею жизнию. Главною причиною такого недовольства, возраставшего в нем со дня на день, было то, что он, не находя более удовольствия в чувственных наслаждениях^[4], начал живо сознавать в себе высшие потребности духа, а язычество, в котором он рожден и воспитан был, не только не удовлетворяло, но и прямо противоречило этим потребностям, особенно при тогдашнем состоянии языческого мира.

В языческом мире было тогда страшное развращение нравов и превращение понятий. В общественной жизни царствовали обман, насилие, вражда и проч. «Нарушали законы среди самих законов, попирали права при самих правах. Невинность не находила защиты там, где ее прибежище. Взаимные раздоры неистовствовали до бешенства, мирные тоги нередко служили вместо бранного одеяния и скромное торжище непрестанно оглашалось крамольными и неистовыми криками. Везде свирепствовал пламень греха, яд пороков показывал свою силу над бесчисленными сердцами, в неисчислимых видах. Один делал ложное завещание, другой, с ужасным обманом, подписывал оное, здесь отчуждали от наследства детей – там отдавали имение совсем чужому человеку. Противник обвинял, клеветник настаивал, свидетель лгал, с той и другой стороны, наглость лживого и продажного языка старалась дать обману и преступлению вид истины и справедливости и от того с виновными гибли и невинные. Законов совсем не боялись – не страшились ни следователей, ни судей, что только можно было купить, то было уже не страшно. Быть между виновными невинным делалось преступлением – кто не подражал худым людям, тот уже оскорблял их. Права стали заодно с пороками, и то, что делалось открыто, перестало быть непозволенным…» Театры служили училищем распутства. Там «одни любовались представлением тех пороков, которые им давно известны по собственному опыту, – другие учились, как можно быть порочными – те и другие усовершались в распутстве, тем более, что всеобщий разврат давал ему право на открытое уважение». Народные забавы способствовали притуплению человеческих чувств сострадания и милосердия и развивали зверские инстинкты жестокости и кровожадности. Там «убивали человека в удовольствие человеку – убийство вошло в обыкновение, в искусство, в науку – люди не только злодействовали, но и обучали злодействам… Отцы смотрели на погибель своих детей, брат с сестрою сидели в партере, сама мать покупала себе место на зрелище, платила за будущие свои вопли и отчаяние. И зрители таких бесчестных, бесчеловечных и ужасных позорищ нисколько не думали о том, что их кровожадные взоры служили причиною кровопролития в убийства». В домашнем, сокровенном быту язычников делалось то, чего и слышать не может целомудренное ухо: «мерзость сладострастия внутри домашних стен была тем необузданнее, чем неприметнее». Такими мрачными красками изобразил, впоследствии, сам Киприан состояние современного ему языческого мира^[5]. Конечно, он представил одну темную сторону этого мира, но, видно, слишком мало было в нем светлого, когда такие ужасные черты составляли общий и главный характер его быта. Между самими язычниками, люди более благомыслящие и не утратившие способности понимать и ощущать различие между добром и злом, конечно, никак не могли помириться с такою жизнию, хотя бы и сами отчасти увлекались ее потоком, и потому не могли не желать выхода из печального состояния своего. Они не могли, также, не сознавать, что зло, так широко и глубоко пустившее свои корни, не было явлением случайным, что оно было прямым порождением самой религии языческой, ею воспитано и освящено и с нею будет жить неразлучно, а потому должны были не только охладевать, но и получать большее или меньшее презрение к самой религии своей. Так и св. Киприан, еще язычником почувствовал отвращение от язычества^[6]. Но, воспитанный в его понятиях в обычаях, он не мог скоро освободиться от него, и, без сомнения, много перенес внутренних страданий, пока не вступил в другой, совершенно противоположный языческому мир, то есть, в мир христианский, и не получил новой жизни в Церкви Христовой.

Нет сомнения, что Киприан, еще до обращения своего в христианство, знаком был, хотя несколько, с учением христианским, потому что, в третьем веке, в Карфагене уже много было христиан, не только из простого народа, но и из высших сословий, и они, хотя без нужды не открывали своей веры каждому, но и не --">