Роман Воронов - Изначальное

ординарным для молодой девицы вопросом, глядя на мать, избегающую напряжений ума и сердечных треволнений, становящуюся при этом блеклой, инертной и невыразительной. Бриллиант, коим она могла стать, уложили на белоснежный атлас лени и накидали сверху соломенной шелухи страхов. Выяснить, сколь хорош парус и крепка мачта, возможно исключительно в буре – к такому мнению Маркиза пришла, не покидая родительского гнезда.

Важно, не каков Ученик или его Учитель, важна в этой паре их связь, то, что между ними, тот факт, что Учитель смог Ученика… Ее губы прошептали заветное Слово, Маркиза прижала ладони ко рту, боясь, что выпустит его наружу раньше времени.

6

Хозяин дома задремал практически сразу после погашения свечей. Воспоминания детства, словно отпечатки ног на мокром песке, стали всплывать перед глазами.

Отец рассматривает очередную его царапину после урока фехтования. В учителя сыну он нанял длинноногого, несуразного, похожего на богомола немца, который, взяв шпагу в руки, преображался до неузнаваемости, становясь крутящимся, вращающимся, падающим и наносящим смертельные уколы демоном. Поговаривали, будто он был профессиональным бретером при дворе Карла и многие известные династии имели его отметины на телах своих отпрысков. Немец не жалел мальчика, работал с ним жестко, почти жестоко, и фехтовал обычным оружием, не признавая тренировочных шпаг и рапир.

Отец обычно прикладывал платок к кровоточащей царапине и ободряюще говорил:

– Не дело пропускать такие выпады, иначе когда-нибудь какой-нибудь проходимец вроде твоего учителя насадит тебя на шпагу, как жука на иглу.

После чего он исчезал по своим делам, сын переставал его интересовать.

Пенной волной смывается след на песке, но возникает новый – я с дедом стою на одной из башен замка и смотрю на дубровник, зеленым океаном подступающий к самым стенам.

– Мой отец сажал эти дубки, когда я был в твоем возрасте, – говорит седовласый воин, – и мы были одного роста.

– Дерева выросли быстрее и выше тебя, – отвечаю я, и дед смеется.

Над нашими головами шлепает на ветру родовой штандарт.

– Дед, – спрашиваю я, – а почему на штандарте лев положил лапу на камень?

– Мой дед, – отвечает он, – твой прадед, начал строить этот замок и вышил камень на гербе как символ своего главного вклада на благо рода, сам он был сиротой и считал себя основателем династии. Видишь трубу надо львом, ее изобразил мой отец. Труба короля призвала его на защиту короны, труба короля даровала ему титул.

– За что? – удивляюсь я.

– За особые заслуги перед монархом, он спас жизнь королю в сражении.

– А лев твой? – волнуюсь я.

Дед улыбается:

– Нет, мой – меч, что поверх трубы. Он столь же длинен, как и мой язык, раз я болтаю с наследником так долго, вместо того чтобы заняться делами. Лев – это твой отец, забравший себе земли соседей и наложивший лапу на собранное.

– Ты не рассказал про меч, дед?

– Мне довелось защищать эти стены и, как видишь, не безуспешно. Я пойду, а ты присмотри на гербе место для своего символа, не важно, что ты будешь делать в своей жизни, важно, сможешь ли ты рассказать об этом своим потомкам.

Герцога проняло, его дед подсказал во мраке им же защищенных стен то Слово, которое было самым важным для их рода на протяжении всей своей истории.

7

Погружение во мрак для хозяйки дома значило одно – прекращение перепалки ее сына со Священником. То, что мальчик не умеет себя вести, не было для нее новостью, вечно занятый делами отец, единственной заботой о потомке которого был нанятый учитель фехтования, бессердечный немец, называвший жалкими прутиками все, что не могло причинить вред человеку, и она, воспитанная в строгости, подобающей статусу ее семьи, граничащей порой с жестокостью. Сами, воспитанные суровой холодностью взгляда и жеста, но только не слова, что могли мы, как родители, дать своему сыну, думала Герцогиня, прикрыв глаза руками (в темноте она могла позволить себе расслабиться, отступив от этикета).

Супруг и ей, так же как и сыну, не уделял ни минуты своего времени. Господи, Герцогиня усмехнулась про себя, как мы сподобились на зачатие, ведь его вечно нет рядом. Но даже когда мы вместе, уста его молчат, как были сомкнуты губы отца и матери, считавших, что пустое сотрясание воздуха не достойно их сиятельств, а уж коли нужно что-то донести до ребенка, достаточно гувернантки. Лишь однажды улыбка тронула неподвижные скулы отца, когда --">