Валерий Георгиевич Виноградский - «Голоса снизу»: дискурсы сельской повседневности

непоказной отваги, крепкого и ловкого захвата ближайших обстоятельств бытия. Его изначальные, ненарочно передаваемые от дедов к внукам, контуры и обмеры естественно развернуты здесь в их надлежащих масштабах. «Сотри случайные черты», и ты удостоверишься: о чем бы ни шел разговор, крестьянские устные повести каждый раз демонстрируют образ посильно укрощенной, обтесанной подручным инструментом, действительности. В этих рассказах удивительным образом удерживается давно отысканная и принятая мера мира. Будучи вполне азбучной, лишенной хитросплетенности, эта крестьянская бытийная вы-меренность тем не менее загадочно упруга и упрямо-неподатлива. Она, как правило, изворотливо выскальзывает из железных клещей напористой индустриальной распорядительности с ее безжалостно-мертвой хваткой. Она инстинктивно уклоняется и от попыток нажимающего властного окорота, и от приструнивающих политических натисков. Она не теряется в тормозящей оробелости, но и почти никогда не лезет на рожон. Крестьянский мир, воссозданный прирожденным ему словом и слогом – незамысловатая и всецело самодельная архитектура. Ну что ж, пусть и так – хоть не пышно, да затишно; некрасиво, да спасибо, для сельской местности сойдет. Корневой народный язык, широко развернутый в дискурсе крестьянской повседневности, – это, в сущности, прочный, непродуваемый, бережно-укрывающий «дом бытия» (М. Хайдеггер). Этот язык – мастерское орудие ненасильственного, непобедительного, уступающего, «хитрого» прилаживания к переменчивому давлению довольно скупых на разнообразие, но почти всегда жестко-принудительных жизненных ситуаций. Ну, не толково ли? – кряхти да гнись: упрешься – переломишься; чем маяться, так лучше отступиться; не торопься, Окся, еще Паранька в девках. Такого рода дискурсивные практики – неоглядное, глубоко залегающее месторождение неиссякаемой, смиренной надежды. Ведь и вправду, – «не плачься, что ночь студена: ободняет, так обогреет»; «счастье придет – и на печи найдет».

Неспешное путешествие в крестьянских языковых пространствах – в этих мирах с их особенным, часто не сразу распознаваемым снаружи настроением – затягивает, как тонкая лесная тропинка, и буквально на каждом шагу приоткрывает прежде незнакомые, но предугадываемые жизненные пространства. Здесь человек учится узнавать себя, пытается нащупать собственную, глубинную, соединяющую его со всем человеческим родом, далее нераспаковываемую сердцевину. Наблюдение и аналитическое (а точнее – ведомое «умным чувством», формула Аристотеля) освоение натуральных крестьянских дискурсивных практик – занятие захватывающее. В них приоткрывается основной, животворный и в то же самое время нежалостливый, «яростный» (А. Платонов) мир. К тому же хочешь не хочешь, ты всегда примеряешь мизансцены крестьянской повседневности на самого себя – либо благодарно и вполне усваивая рассказанное и увиденное, либо удивляясь его простым диковинам, либо опасливо съеживаясь от его непререкаемой принудительности. Прожив годы в различных деревенских сообществах и вволю социологически в них поработав, я не однажды удостоверялся в том, что колотящие уроки тамошних, не вполне грациозных жизненных практик, а также суровый опыт вынужденного самоурезонивания собственных (отчасти вольных) житейских повадок и их конвертации в систему жестковато-нерасточительных крестьянских координат – очень полезная и эффективная социально-гигиеническая процедура. Она способна бесцеремонно соскоблить с иного городского человека «гезельшафтную» коросту закрытости, цинизма и высокомерия. Она умеет быстренько и ловко расстроить и сбить наигранную стилистическую любезность заезжего осторожничающего чужака. Как бы там ни было, из деревенских миров выходишь в иные бытийные пространства уже другим, чем был – не столько информированным и поумневшим, сколько очарованным и проветренным.

Слушая, записывая и перечитывая крестьянские нарративы, вдумываясь в них, я вспоминаю среднюю школу № 22 Сталинского района Саратова. Именно там осознанно возник и разгорелся мой интерес к писаному и звучащему слову. И через горы времени я благодарю свою учительницу литературы, Валентину Ивановну Иванову. Деревенская девушка, крестьянская дочь, она приехала в Саратов, на отлично выучилась в педагогическом институте, стала работать в школе и как-то незаметно привила моим одноклассникам и мне буквально яростное, --">