знаю. Ведь тот, кто писал хоть бы Крейцерову сонату, — Бетховен, ведь он знал, почему он находился в таком состоянии, — это состояние привело его к известным поступкам, и потому для него это состояние имело смысл, для меня же никакого. И потому музыка только раздражает, не кончает. Ну, марш воинственный сыграют, солдаты пройдут под марш, и музыка дошла; сыграли плясовую, я проплясал, музыка дошла; ну, пропели мессу, я причастился, тоже музыка дошла, а то только раздражение, а того, что надо делать в этом раздражении, — нет. И оттого музыка так страшно, так ужасно иногда действует. В Китае музыка государственное дело. И это так и должно быть. Разве можно допустить, чтобы всякий, кто хочет, гипнотизировал бы один другого или многих и потом бы делал с ними что хочет. И главное, чтобы этим гипнотизером был первый попавшийся безнравственный человек. А то страшное средство в руках кого попало. Например, хоть бы эту Крейцерову сонату, первое престо. Разве можно играть в гостиной среди декольтированных дам это престо? Сыграть и потом похлопать, а потом есть мороженое и говорить о последней сплетне. Эти вещи можно играть только при известных, важных, значительных обстоятельствах, и тогда, когда требуется совершить известные, соответствующие этой музыке важные поступки. Сыграть и сделать то, на что настроила эта музыка. А то несоответственное ни месту, ни времени вызывание энергии, чувства, ничем не проявляющегося, не может не действовать губительно. На меня, по крайней мере, вещь эта подействовала ужасно; мне как будто открылись совсем новые, казалось мне, чувства, новые возможности, о которых я не знал до сих пор. Да вот как, совсем не так, как я прежде думал и жил, а вот как, как будто говорилось мне в душе. Что такое было то новое, что я узнал, я не мог себе дать отчета, но сознание этого нового состояния было очень радостно. Все те же лица, и в том числе и жена и он, представлялись совсем в другом свете.

«Крейцерова соната» Л. ван Бетховена

А какие напряженные, хотя и бескровные, войны велись в истории музыки. «Война буффонов», война «глюкистов» с «пиччинистами», война «вагнерианцев» и «браминов», сражения между итальянской (Монтеверди, Корелли) и французской (Люлли, Рамо) барочной музыкой. В первом томе моей книги «Тайны гениев» я назвал это непонимание гениями друг друга «ЗАЩИТНЫМ ПОЛЕМ ГЕНИЯ». Каждый гений и его творчество — целый Космос. И понять, казалось бы, простую истину, что рядом с его грандиозным миром может существовать и СОсуществовать другой равновеликий мир, гений, порой, не в состоянии. И практически каждый гений в своих жизни и творчестве одинок.

Замечательный пианист, прекрасно игравший музыку Шопена, на мой вопрос, кто из пианистов, с его точки зрения, лучший исполнитель сочинений этого композитора, ответил: «Я других пианистов не слушаю». Подобные ответы звучат не всегда и не обязательны. Но у гениальных Творцов это почти закон. Два крупнейших оперных композитора XIX века Вагнер и Верди никогда не встречались, хотя были современниками и властителями душ.

В русской литературе того времени жили одновременно и рядом три титана. Толстой, Достоевский, Лесков. (Гоголь несколько раньше, а Чехов немного позже.) Лев Толстой и Федор Достоевский так и не оценили своего гениального современника Николая Лескова. А ведь это был первый подлинный полистилист русской литературы! Не услышали? Не могли? Не хотели? Да и сами Толстой и Достоевский, будучи современниками, НИКОГДА друг с другом не встречались!!! Казалось бы, какой интересной была бы их встреча! Но нет! Не изъявили желания!

А вот Чайковский с Толстым встретились. Один раз!!! И даже обменялись письмами. По одному письму!!! Сейчас я попрошу вас догадаться, почему гениальный писатель и гениальный композитор не стали встречаться и переписываться. Для этого процитирую два письма:

Толстой — Чайковскому:

1876 г. Декабря 19…21. Я. П.

Посылаю вам, дорогой Петр Ильич, песни. И я их еще пересмотрел. Это удивительное сокровище — в ваших руках. Но, ради бога, обработайте их и пользуйтесь ими в Моцарто-Гайденовском роде, а не Бетховено-Шумано-Берлиозо-искусственном, ищущем неожиданного, роде.

Как вы думаете, понравилось ли письмо графа Толстого Чайковскому?

Чайковский — Толстому:

Граф! Искренно благодарен вам за присылку песен. Я должен вам сказать откровенно, что они записаны рукой

--">