Михаил Наумович Эпштейн - О виртуальной словесности
Название: | О виртуальной словесности | |
Автор: | Михаил Наумович Эпштейн | |
Жанр: | Культурология и этнография, Философия | |
Изадано в серии: | неизвестно | |
Издательство: | неизвестно | |
Год издания: | 1998 | |
ISBN: | неизвестно | |
Отзывы: | Комментировать | |
Рейтинг: | ||
Поделись книгой с друзьями! Помощь сайту: донат на оплату сервера |
Краткое содержание книги "О виртуальной словесности"
Культурологические рассуждения 1998 г. об усиливающейся виртуализации русского сознания — от русского киберпанка, литературоцентризма и литературоненавистничества Рунета через модус «как бы»-мышления и цитатность Интернет-дискурса к распыленному гиперавторству всемирного Текста.
Опубликовано в «Русском журнале» в 1998 г.
Читаем онлайн "О виртуальной словесности". [Страница - 4]
Поэтому каждое сообщение начинает ощущать свою пустячность, несоответствие собственным техническим средствам, начинает как-то поеживаться, по-лилипутски барахтаться в своих чересчур просторных каналах, в своей гигантской одежке на вырост. И вот эта система неуклюжих движений, это осознание своей тщетности, пустоватости, невосполнимой недостаточности, эта ирония и самоирония прохождения индивидуального сообщения через сверхиндивидуальный канал и стала называться постмодернизмом. Единственный ум, который остается продемонстрировать умному человеку в глупой ситуации выступления по радио или телевидению, — это самоирония.
Маршалл Маклюэн в свое время отчеканил крылатую фразу: «The Medium is the Message» — «Средство есть сообщение». Это хорошо работало для 1960-х, когда, вопреки традиционному упору на содержание коммуникации, вдруг обнаружилось, что средства коммуникации сами по себе содержательны и что телевидение, например, сообщает прежде всего и по преимуществу не новости и не мнения комментаторов, а само себя, свой способ видеть мир.
Но сейчас уже и такого знака равенства между medium и message недостаточно, требуется более сильная формула: «The Medium exceeds the Message». Средства перерастают сообщение. Мощность передачи превосходит ее содержание. В этой разности потенциалов, в усилении средств над сообщением и возникает цитатно-пародийная стилистика постмодерна — как стыдливое осознание растущей условности, относительности всех сообщений. Кавычки-коготки растут как бы из плоти самих слов, как орудие их самозащиты: это не я, это как бы я, «я», я-с.
Кстати, не пришла ли пора в постсоветском обществе, где оживают «господа», «угодно», «извольте» и прочие тонкости дореволюционного обращения, заново пустить в моду слово-ер-с? Чтобы легкий застенчивый шелест покрывал окончание слова как заметающий все следы хвост удлиненного, самосознающего, виртуального тела? Ведь в этом «-с» могла бы сейчас звучать не просто извинительная слабость и приниженность, как в прошлом веке, но и произносимая вслух ирония, закавыченность той слабости, а вместе с тем — закавыченность любого слова, коль скоро оно осознает себя чересчур однозначным и заранее извиняется за то, что не может подыскать себе подходящей замены. А ведь почти каждое слово, произносимое людьми в конце ХХ века, — по определению «не то», заезжено, захватано, да еще и разносится, подхваченное тиражами и динамиками, с бессмысленной громкостью. Пророки — и те говорили тесному кружку понимающих, хорошо если улице или площади, а вот телекомментатор вещает миллионам во всех частях света. Тут и пригодилось бы «-с» как пристыженность — не засловесного существования автора, а самой привычки авторствовать, изрекать, вторгаться в чужой слух эманациями своих легких и гортани, да еще не в один слух, а в тысячи и миллионы — читательских, слушательских, зрительских. «Телеграфное агентство сообщает, что команда „Голубых“-с одержала победу-с над командой „Зеленых“-с». «Слово-ер-с приобретается в унижении», — писал Достоевский («Братья Карамазовы»); вот и договоримся, что не в унижении говорящего, а в унижении говоримого, в сознании превосходства над ним и стыда за его ничтожество. Стыд, ранимость, самонасмешка — в этой ситуации оказалась вся культура, сжавшись и уменьшившись перед разгоном своих технических средств.
Между прочим, «как бы», ставшее своего рода фирменным словцом постсоветской интеллигенции, — еще один способ вслух закавычивать высказывание. «Как бы» может относиться и к самой речи — тогда оно равнозначно смычкам, и к ее содержанию — тогда оно равнозначно сослагательному наклонению. Впрочем, и закавыченность-цитатность, и условная конструкция — две грани человеческой широты, которую Россия вряд ли позволит сузить до прямой речи в изъявительном наклонении. Ум, богатый возможностями и предположениями, не торопится переводить их в актуальное изложение факта. «Как бы» — знак возможных миров, окружающих россиянина и оставляющих ему множество лазеек для бегства из слишком уж плоской среды обитания.
Этот знак расширяющихся модальностей и стирающихся граней между действительностью и возможностью на моей памяти был употребителен еще в начале 1980-х. Помню, как меня втайне изумляла привычка некоторых моих друзей переводитъ любое высказывание в модальность «как бы». Но кто бы мог