Алексей Федорович Лосев - Жизнь

тонуть. Подумаешь, "жизнь"! Кулаком в морду вашей жизни! Пусть замолчит, сократится, пусть знает свое место, пусть перестанет нахальничать, издеваться, глумиться над всем святым. Пусть попридержит кровь и не пожирает живого тела. Пусть будет поскромнее. Пусть будет шире, выше, благороднее, спокойнее, мудрее, человечнее, наконец!

-- Хо-хо-хо-хо! -- от души хохотал Иван Петрович. -- Ну и сказанул! Ну и дербалызнул! Уморил! Ей-богу, уморил. И какое эдакое благородство. Я-де ( вот что. Ты-де мне не тычь, я не Иван Кузьмич. Я-де вам еще покажу. И-о-го-го-го! Я-де вам еще пропишу ижицу. А? Хорош! Ей-богу, уморил.

-- Вы, Иван Петрович, не увиливайте от вопроса, -- горячился я. -- Вы мне прямо скажите: все естественное позволено или не все? Нет, вы напрямки. Ведь это же мой единственный вопрос.

-- Да чудачишка ты этакий! -- отвечал тот, сдерживая искренний смех. -Ведь это же наука. Это наука так говорит.

-- Что говорит наука? Я вас не понимаю.

-- Наука так говорит, понял?

-- Ничего не понял. Что наука говорит?

-- Ну ты непонятливый! Наука выставила закон борьбы за существование.

-- Ну и?

-- Ну и вот. Борьба есть закон жизни.

-- Я вас спрашиваю: все позволено или не все позволено, что ваша наука считает естественным?

-- Да раз наука считает это естественным, как же это не позволено?

-- Убивать естественно?

-- Если убийство тебя спасает от смерти -- естественно.

-- А умирать естественно?

-- Естественно.

-- Так чего же вам спасаться от смерти?

-- Спасаться от смерти естественно.

-- Ага, значит, и жить вам естественно, и умирать вам естественно.

-- Разумеется.

-- Ну а при чем тут убийство?

-- Да что ты привязался к убийству? Если убийство способствует спасению естественной жизни, оно позволено. И если оно способствует естественной смерти, оно тоже позволено.

-- Ну тогда, Иван Петрович, так вы и говорите: все естественное позволено. Все ваше поведение диктуется естественным -- природой там или еще чем, инстинктами, животной утробой. Вот и все. Больше мне ничего не надо.

-- Но ты как будто чем-то недоволен.

-- Я не недоволен, а меня всего трясет от негодования, -- кипятился я. -- До чего же может дойти наука! До какого безумия, до какого позора можно дойти с вашей биологией! До какого издевательства, глумления над человеком можно дойти! Мне захотелось насиловать женщину -- вы при этом справшиваете только то, естественно ли это. Я увидел у другого вкусный кусок -- вы при этом озабочены только одним вопросом: естественно ли человеку есть вкусные вещи? Я избил свою кухарку за то, что она переплатила лишний рубль на базаре, и--вы уже разрешаете это, на том основании, что человеку естественно бережливо относиться к средствам, которые заработаны собственным трудом. Но ведь для иной женщины естественно и уклониться от мужчины, а кухарке естественно зажилить себе лишний рубль, опять-таки все для того же, чтобы удовлетворить ваше "естество", вашу "природу". Что же это получается? Война всех против всех? Наука проповедует первобытное звериное царство? Биология оправдывает первобытную дикость, первобытное варварство? Для зверства, для дикости, для варварства, для всех этих инстинктов, естественных потребностей, для борьбы за существование -- нет никакой узды, нет никакого закона, никакой совести, нет ничего разумного, человеческого, осмысленного? К черту вашу естественность, вашу жизнь и вашу биологию!

Споры с Иваном Петровичем ни к чему не приводили. Я уходил от него без всякого утешения; и только еще одна цитадель беспомощно рушилась передо мною -- это отвлеченная наука в ее попытках осмыслить жизнь и, главное, оправдать всю дикость и зверство, которыми эта жизнь наполнена. Естественность зверства, законность дикости, нормальность людоедства меня не устраивали. Да, можно так рассуждать: раз все естественно, все и позволено. Но я чувствовал, что жизнь надо как-то переосмыслить, что жизнь надо переделать, что надо установить какую-то другую естественность, что надо хвалиться какими-то другими нормами. Никакие инстинкты, будь они трижды естественны, ни кошачьи, ни собачьи, как бы они ни были достаточны для объяснения жизни, меня не устраивали. Я смутно чувствовал, хотя тогда еще и не сознавал отчетливо, что жизнь мало объяснить, что ее надо и переделывать. Но что было делать? Куда было идти? С кем было советоваться?

x x x

Я шел в народ, в низы. Я шел к образованным и ученым. Но нигде не находил себе удовлетворения.

Помню, однажды я оказался в деревне. --">