Джорджо Агамбен - Грядущее сообщество

ускользающая и от каких бы то ни было определений, и от забвения. Эта жизнь есть жизнь языковая в чистом виде. Жизнь, не поддающаяся определению, жизнь незабвенная — это лишь жизнь в слове. Бытие примера — это бытие исключительно языковое. Пример — это то, что определено лишь самим бытием–высказывания, и это его единственная определенность. Пример определяет не бытие–красным, но быть–сказанным–красным; не бытие–Яковом, но быть–сказанным–Яковом. Отсюда проистекает его двусмысленность, возникающая, как только мы собираемся рассматривать пример всерьез. Быть–сказанным — свойство, обосновывающее все мыслимые атрибуты (быть–сказанным или быть–названным итальянцем, собакой, коммунистом) является, тем свойством, которое в равной мере всегда способно их также и отвергнуть. Оно–то и есть то Самое Наиобщее, которое отсекает или приостанавливает всякую реальную общность. Именно здесь коренится немощная всеобщая правота любого — свойство бытия любого быть любым, всегда подходить на роль любого. Речь не идет ни об апатии, ни о каком–то безликом смешении, ни о смирении. Это единичности в чистом виде, и берут они свое начало лишь в пустом пространстве примера, не будучи связанными никакими общими качествами, лишенные идентичности. Они освобождаются от всего, что характеризует их индивидуальность, от всякой идентичности для того, чтобы овладеть самой принадлежностью, присвоить себе символ €. Tricksters^[6] или бездельники, помощники или toons^[7] — они суть примеры грядущего сообщества.

(обратно)

4/ иметь место

Смысл этики проясняется лишь тогда, когда мы начинаем понимать, что благо не является и не может быть некоей вещью или некоей благой возможностью, парящей где–то над всем сущим или пребывающей по ту строну возможности зла; что подлинность и истина не являются реальными предикатами какого–либо объекта, словно некие аналогии (хотя и зеркальные) ложного и неподлинного.

Этика начинается лишь там, где мы постигаем, что само благо есть не что иное как разоблачение зла и что единственным содержанием истинного и действительного является неистинное и неподлинное. В этом как раз и заключается смысл древнего философского изречения, которое гласит: Veritas patefacit se ipsam etfalsum^[8]. Истина может выявиться, лишь выявляя ложное, которое, однако, не изолируется и не отбрасывается прочь; наоборот, как это явствует из этимологии глагола patefacere, означающего «открывать», — глагола, который связан с существительным spatium, истина приоткрывается, лишь предоставляя место для не–истины, то есть как имение–места ложного, как экспозиция своей собственной внутренней неправильности.

Пока люди жили в мире, где подлинное и благо пребывали порознь (были partes), жизнь на земле, конечно, была несравненно лучше (и даже сегодня всем нам так или иначе известны люди, участвующие в подлинном); однако именно поэтому присвоение несобственного, неподлинного было невозможно, поскольку всякий раз, когда неправильное заявляло о себе, оно неизбежно оказывалось удалено в некое иное место, вокруг которого мораль тотчас возводила свои барьеры. Таким образом, завоевание добра влекло за собой возрастание части зла, которая тут же и отвергалась; и если стены рая становились все неприступнее, то и инфернальная бездна всякий раз разверзалась еще глубже.

Наша судьба — жить в мире, где всякое свое, собственное и подлинное абсолютно иллюзорны (или же, в лучшем случае, быть может нам завещаны бесконечно малые частицы блага), но, возможно, именно нам впервые предоставляется возможность присвоения несобственного и неподлинного как такового, присвоения, которое уже не оставляет позади себя новой огненной геенны.

Именно в этом ключе следует трактовать либерально–спиритуалистическую и гностическую доктрину непогрешимости абсолютного праведника. Она вовсе не означает, как это пытались очень грубо доказать разнообразные полемисты и инквизиторы, что совершенно добродетельный смог бы по своему желанию совершить самые омерзительные преступления, оставаясь при этом абсолютно безгрешным (одна из тех извращенных фантазий, что вечно преследуют всякого моралиста); ее смысл в том, что абсолютный праведник присвоил себе возможность всего зла и всего неистинного и как раз поэтому и не способен свершить зло.

Однако же этой интерпретации, объявленной ересью, оказалось достаточно, чтобы 12 ноября 1210 года --">