Alexandrov_G - Империя

тётя Даша и идёт в палату.

Внутри – полумрак. Зеленоватый свет ночника, светящиеся зелёные цифры и чёрточки каких-то приборов. В мёртвой тишине слышно только частое, прерывистое дыхание. Тётя Даша осторожно присаживается на уголок стула и смотрит на умирающего.

Горбачёв лежит лицом вверх, руки его безостановочно перебирают одеяло на груди. Он почти неслышно шепчет что-то неразборчивое, не умолкая ни на мгновение. Глаза его закрыты.

За чёрным стеклом окна, по углам разукрашенного морозом, вдруг раздаётся громкое карканье. Тётя Даша, вздрогнув, идёт к окну, всматривается в ночь, взмахивет от себя ладонью, громко шепчет: "Кыш, кыш, проклятая." Ворона кричит опять, кажется, что сидит она прямо за стеклом.

– Маргарита, – вдруг громко говорит Горбачёв.

Тётя Даша от неожиданности даже подпрыгивает.

– Господь с тобою, Михал Сергеич, какая такая Маргарита? Сроду у нас тут никаких Маргарит не водилось. Привиделось чего? Это я, тётя Даша, не узнаёшь? – Она подходит к кровати, наклоняется над ним. Горбачёв смотрит на неё широко открытыми ясными глазами.

– Чита, брита, – говорит он ровным, трезвым голосом. – Чита, Маргарита.

За окном вновь раздаётся карканье.

– Вот так же тогда в Крыму птица кричала, – говорит Горбачёв, землистое лицо его кривится. – Ночью.

– Ничего, ничего, – говорит тётя Даша. – Скоро утро. Оля к дежурной побежала, батюшку звать. Всё будет хорошо, Михал Сергеич, всё будет хорошо, милый…

Горбачёв вдруг слабо тянется к ней бессильной рукой, тётя Даша, торопливо присев, берёт его руку в свои. Они смотрят друг на друга.

– Простите меня, – всё тем же размеренным актёрским голосом с сильным южнорусским акцентом говорит Горбачёв. – За всё, за всё – простите!

Тётя Даша молчит. Горбачёв ждёт. Ждёт, сколько может. Потом едва слышно выдыхает: "Прощаете?"

– Прощаем…

Горбачёв обмяк, жизнь ушла из его руки, взгляд остановился. Тётя Даша осторожно укладывает его руку назад. Встаёт, несколько секунд смотрит вниз на его лицо, потом наклоняется и жёсткой своей сухою ладонью закрывает ему глаза.

Сзади, толкнув воздух, распахивается дверь, быстро входит сестра Оля, громко шепчет: "Едут. Сказали, сейчас священника привезут. Ой, – громко ойкает она, всматривается в лицо Горбачёва и бросается по палате, щёлкая переключателями и кнопками приборов. – Надо же… А они, наверное, выехали уже."

– Не нужен ему никто, – говорит тётя Даша, выходя.

– Чего ты говоришь, тёть Даш?

Тётя Даша останавливается. В дверном проёме виден только её силуэт. Не видны морщины, против света каждый выбившийся из под косынки волосок её кажется чёрным, она стоит, неожиданно прямая, даже ростом она кажется выше, стоит не больничная уборщица Дарья Николаевна Протасова, стоит сама Россия, молодая, сильная. Вечная.

– Я говорю, не нужен ему теперь никто, – сварливо говорит она. – Мы все его простили.

КОНЕЦ

--">