Владислав Валерьевич Выставной - Кремль 2222. Запад

воином, — мрачно сказал Книжник. — Я не широк в плечах, не крепок, ни сил, ни выносливости у меня нет. Но здесь я просто задыхаюсь. Много ли пользы от меня будет, если я окончательно захирею в этих стенах?

— Я все-таки не понимаю, чего именно ты хочешь, — покачал головой отец Филарет.

Глаза юноши загорелись, краска бросилась в лицо, он заговорил порывисто и страстно:

— Я хочу биться — так, как могу, хочу вырваться за пределы стен, поглядеть на мир! Я чувствую, я знаю, что и такому, как я, найдется дело в большом мире! Я мог бы собирать утерянные знания — те, что еще можно найти в московских руинах, мог бы найти, распознать то, на что и не взглянет простой воин, извлечь драгоценные искры знаний из груды обломков, может, именно тех, что помогут всем нам поднять голову, вырваться из этой вечной осады! Может, именно в этом и есть мое предназначение? А меня хотят заживо похоронить в архивах…

Некоторое время отец Филарет задумчиво смотрел в стену напротив. Там, за узким окошком, прилежно склонились над старыми книгами семинаристы с младших курсов.

— Наверное, стар я стал, — сказал, наконец, Филарет, словно в шутку вторя словам Никодима. — Уж и перестал различать истинные порывы юности от простой блажи. В любом случае, у братии на тебя серьезные планы, и решить твою судьбу может лишь совет, да разве еще — сам князь. Только до тебя ли ему..

В размеренную речь Филарета ворвались крики мальчишек, пробегавших за покосившимся забором по узкой кривой улочке:

— Чужак! Чужак пришел!

— Чужака вовнутрь пустили!

— Иноземец! Издалеча пришел!

Отец Филарет удивленно повел головой, пробормотал:

— Это еще что за вести? А ну пойдем, поглядим — что за чужак такой в Кремле объявился?

Глава вторая ЧУЖАК

Он стоял неподвижно, гордо подняв голову, и всей своей позой являл воплощение силы и гордости, словно оживший бронзовый монумент. Пришельца окружало плотное кольцо любопытных горожан, оттесненных хмурыми дружинниками. Удивительно — но вокруг чужака сама собой воцарилась полная тишина, на него смотрели — кто удивленно, кто неприязненно, но все — молча.

Ждали князя.

Перед Филаретом народ уважительно расступался, и следом, в первые ряды перед бдительными дружинниками, просочился и Книжник, с той же жадностью впившийся глазами в пришельца. Зрелище того стоило — ведь уже полвека, как подобные ему не появлялись перед глазами кремлевских обитателей.

Это был вест — самый натуральный. И выглядел соответственно: рослый, но, в отличие от кремлевских воинов, менее широкий в кости, скорее жилистый, сконцентрировавший силу в меньшем объеме — словно кремлевского дружинника обработали под прессом. Был он светловолос, и в пыльных волосах терялись непривычные для взгляда тонкие косицы, имевшие, очевидно, какое-то символическое значение. Больше всего удивляли глаза: странные, отдающие синевой, будто прозрачные. Само лицо — вытянутое, скуластое, прорезанное глубокими вертикальными морщинами, словно грубо высеченное из бруска светлого дерева. Вместо привычной кремлевской кольчуги — рубаха до половины бедра, покрытая тонкой сегментарной броней, подпоясанная широким ремнем грубой кожи с тяжелой металлической пряжкой. Меч в заплечных ножнах и пара непривычного вида пистолей, рукояти которых торчали из кожаных кобур на уровне бедер. Приглядевшись, Книжник не без удивления узнал в них старинное, давно вышедшее из употребления оружие с барабанным зарядным механизмом — револьвер. Подобные оставались еще в кремлевском Арсенале, куда школяров водили на экскурсии. Дружинников по-прежнему обучали владению древним оружием, да что толку — патронов к нему давно уже не было.

Стоял чужак в независимой позе, сложив на груди руки в кожаных, с металлическими пластинками перчатках. Удивительно, что стражники вообще пустили его внутрь, да еще и не стали обезоруживать, что было бы вполне логично. Очевидно, сказывалась необычность ситуации. Разрешать ее и должен был князь по совету с боярами. Куда важнее был сам факт того, что где-то, независимо от Кремля, считавшегося последним приютом человечества, все еще обитают люди. Правда, оставалось одно существенное «но».

Вест был врагом.

Врагом по определению, едва ли не равным по злобе нео и прочей мутировавшей нечисти, заполонившей известные людям пределы. Это, конечно, дела далекого прошлого, но нет ничего столь же живучего, как --">