Екатерина Валерьевна Постникова - Белые Мыши на Белом Снегу

что я вижу все их забавы и отношения, наблюдаю за каждым крохотным событием, а потому вела себя так, словно играла на сцене. Все, что она делала, было рассчитано на меня - единственного зрителя. И иногда, прекратив возню, он подолгу смотрела снизу вверх веселыми прищуренными глазами, словно ожидая аплодисментов.

Вот примерно тогда и появился у нас кот. Я не знаю, откуда он пришел и куда потом делся, помню только его гладкую полосатую шкуру, гибкое тело, плавно перетекающее в хвост, сильные длинные лапы и слегка заостренную умную морду с широко расставленными желтыми глазами. Мне нравилось его гладить и чувствовать, как он буквально извивается под рукой и бодает эту руку твердым лбом, выпрашивая ласку. Кот был мой - и при этом ничей, его никак не звали, и он одновременно жил и не жил у нас. Иногда целыми днями он спал на стуле у окна, а потом исчезал на неделю и снова возвращался. Мама кормила его сырой килькой, которую продавали в кулинарии при фабрике, и за этой килькой всегда ходил я.

Наверное, самое яркое воспоминание моего детства (кроме ожога, конечно) - именно эти походы в кулинарию за смерзшимися комками мелкой рыбы для моего безымянного кота. Не знаю, почему это так запало в душу. Может быть, мне просто нравилось о ком-то заботиться, но, скорее всего, причина в другом: во время этих походов я чувствовал себя здоровым. Правда, не совсем. И походы скоро прекратились - после одного случая.

Была весна, все уже растаяло и начало подсыхать, но еще не подсохло, поэтому мама велела мне надеть резиновые сапоги и теплую куртку. Помню, я сопротивлялся, но не очень, потому что с утра ходил в каком-то вялом и сером настроении. День тоже стоял серый, без дождя и солнца, без ветра, без малейшего движения. Когда я вышел из темного подъезда во двор, была секундная иллюзия яркости мира - и тут же пропала.

Чтобы добраться до кулинарии, нужно было миновать несколько дворов и две неширокие улицы, застроенные трехэтажными домами. Летом там было зелено, но ранней весной все казалось голым и сиротливым, как тело старика, поэтому я шел быстрым шагом и пинал пустой треугольный пакет из-под молока. Меня окружал квадратный мир, похожий на шахматную доску: дворы, дома, киоск "Союзпечать", пожарная часть - все имело твердые углы, и лишь керосиновая лавка с розоватыми облупившимися стенами и белыми ободками окон была круглой. Точнее, полукруглой, но все равно - без прямых углов. В нее я и вошел осторожной походкой человека, готового в любой миг упасть, и увидел за прилавком немолодого мужчину в грязноватом фартуке и кожаной, надвинутой на глаза кепке. Он насвистывал, протирая ветошью старый пыльный примус. А рядом с примусом, на деревянном прилавке, сидела обычная серая крыса - но совсем ручная, никого не боящаяся, даже дружелюбная, как собачка.

- Привет, - мужчина улыбнулся мне и близоруко прищурился. - Ты что же - без бутылки пришел? А куда я тебе налью - в карман?..

Крыса водила носом, принюхиваясь, словно мой запах перебивал керосиновую вонь. Я стоял, не решаясь двинуться, и выглядел, наверное, очень маленьким, потому что продавец вдруг рассмеялся, заставив крысу вздрогнуть:

- Ну ладно, ладно! Чего ты жмешься? Ну, забыл - бывает. Я тебе бутылку дам, но завтра вернешь, условились? Или такую же принеси, - он снял с прилавка свой примус, бережно поставил его на полку и поманил меня. - Тебе сколько? Литр?

- Да, - пересохшим ртом ответил я, подходя на шаг и вновь останавливаясь.

- Как тебя зовут-то, чудик? - он покопался под прилавком, выудил запечатанную бутыль с прозрачной жидкостью и отряхнул ее от пыли. - Где живешь?

- Эрик, - ответил я. - В фабричном доме, на втором этаже, - глаза мои намертво приковались к бутылке с жидкостью, и я автоматически полез за деньгами.

Меня удивило, что керосин - не черный и вязкий, как я думал, а напоминает больше грязную воду. Дома у нас готовили на газе, поэтому керосина я никогда прежде не видел. Продавец засмеялся надо мной:

- Не разбей, неси аккуратно. Это горючая жидкость. Не так, конечно, как бензин - тот иногда сам по себе вспыхивает. Но все же. Тебе сколько лет?

- Десять.

- С матерью живешь? - проницательно глядя, спросил он.

Я кивнул. Вообще-то у меня был (или, как говорила мама, "числился") отец, но жили мы с ней вдвоем, и в ее социальной карточке, в графе "состав семьи" был

--">