Татьяна Алексеевна Мудрая - Паладины госпожи Франки

Наконец, он махнул на себя рукой и остался каким был.

— А каким он был? — допытывалась позже Кэт. — На что они оба были похожи? Одежда на них была надета?

Я не знал, что ответить, потому что они походили на всё и вся — и в то же время я безошибочно их отличал и от леса, и друг от друга. Белые, как туман, и переливались, мерцали струйным блеском, как жемчуг. Это мерцание было покровом, но шло изнутри. И еще мне казалось, что они одеты лесом и — одевают, обволакивают собой лес, который превращается в тонкие колонны с капителями, в какой-то удивительный храм, оставаясь пронзительно-весенней рощей с цветущими зелеными полянами… Нет слов в человечьем языке.

— Мы не умерли, конечно, — ответил мне Даниэль. — Просто мы оба живые. И ты станешь живым, когда доведешь до конца то, к чему предназначен.

— Это вы о статуях?

Они снова рассмеялись, но беззвучно — вернее, смех этот дрожал в моей душе.

— Или об Идрисе? Он тоже среди вас или…

— Нет, Идрис в тебе. Ты же носишь и его имя, верно? Брат-близнец. Одна жизнь, одна судьба, одна тайна…

И они стали затихать, удаляться, меркнуть. Меня сорвало вниз, в пустой и гулкий мрак — и так стремительно, что ни крик мой, ни сердце не поспевали вослед. Я вздрогнул — и проснулся.

Спиной я ощутил нечто мягкое. Как прежде, в отдалении светил факел, но он показался мне ярче, чем был. А около меня сидел мальчуган лет десяти, от силы двенадцати. Смуглый, черноволосый и голый по пояс. Глаза смышленые, но цветом какие-то непонятные: то ли светлые, то ли темные или вообще переливчатые, как море или драгоценный камень.

— Я тебе свою рубаху подложил под лопатки, чтобы не было жестко. Ты ведь потому ворочался или кричал? А то, может быть, сон видел плохой или страшный?

— Плохой? Нет. Страшный? Не знаю. Хороший сон, — ответил я, почему-то ощущая некую заданность, предопределенность и риторичность его вопроса и своего ответа. — А ты кто будешь?

— Так. Воспитанник.

Я вспомнил слова отца Лео о младенцах, с которыми он возится.

— Постой, а тебя не хватятся?

— Да нет, все тут привыкли, что я заблужаюсь… заблуживаюсь… Пропадаю, одним словом. — Он улыбнулся как-то очень по-доброму. — Только я никогда не теряюсь иначе, как понарошку: потому что знаю все галереи, и переходы, и гроты с их садами, водопадами и озерами. Я ведь тут у отца.

— Какого? Отца Леонара?

Он чуть недоуменно вскинул на меня свои опаловые глаза, потом кивнул.

— Его тоже. Кардинал-магистр ведь мой опекун.

И добавил:

— Они вышли у тебя красивые и какие надо: только непохожи на маму и Идриса.

Теперь я понял наконец, кто передо мною. Сын Франки! И ведь он ухватил самую суть. Именно их двоих я хотел отобразить в виде святых, но они не дались. Быть может, во время работы я видел слишком многих: Яхью и Мариам на помосте, Даниэля с глазами, полными отблесков «зеленого пламени», и Стагира, как он произнес: «Я хочу отдать тебе свое имя», и мою жену, что чутко спит, поставив ногу на край колыбели. Все они были тут вместе.

— Да, ты сказал верно, — ответил я ему. — Здесь все мужчины и женщины на земле.

Тут я сообразил, что так и не узнал в свое время, как его звать.

— Тебя в честь кого окрестили?

— Опекун назвал Сали, Сальватор. Вообще-то у меня и другие имена есть… Так ты окончил то, что хотел сделать?

— Не вполне. Лоск бы навести, мусор убрать от цоколей…

— Отыскать потайной противовес Саира Однорукого и сделать в куполе световую линзу, — хозяйски продолжил мальчик. — Возвести колоннаду и сложить Лестницу Магистров. Но с этим справятся и подмастерья. А ты мастер. Я прав?

— Да, ты прав. Я мастер.

— Тогда пойдем.

Его нежная детская рука легла поверх моей мозолистой и исцарапанной лапищи, и мы пошли… туда, куда вел меня он».

© Copyright: Тациана Мудрая, 1994

--">