Надя Яр - Людоед

ей свободы и запретив возвращаться.

Линн стала ничьей рабыней. Её статус соответствовал статусу выброшенной в мусор вещи. Бесправное существование в отцовском доме было комфортным по сравнению с изнурительной борьбой за пищу и кров, которую изо дня в день вели многие обитатели Сото. Линн не умела ни постоять за себя, ни заработать на жизнь тяжёлым трудом, и была вынуждена продавать то единственное, что у неё было — своё тело. Она ненавидела проституцию и успела, видимо, тысячу раз пожалеть, что покинула отцовский дом. Когда в Сото пришёл преподобный Тирелл, Линн сбежала от сутенёра и присоединилась к миссии. Она была там поварихой, медсестрой, уборщицей, няней, а в последнее время ещё и учительницей. Тирелл сам научил её читать, и теперь Линн обучала других. Она старалась как можно реже покидать миссию, опасаясь не то бывшего сутенёра, не то отца, и Тирелл одобрял её деловитое затворничество. Если бы старый хозяин узнал, что Линн не погибла в трущобах Сото, он мог бы попытаться забрать её, чтобы придумать более эффективное наказание. Вступать в судебный конфликт с нобилем Тиреллу не хотелось. Чтобы иметь какой-то шанс отстоять девушку, священнику пришлось бы объявить себя её новым хозяином, а этого он хотел по возможности избежать. Тирелл сомневался, что Линн стала искренней христианкой, но не спешил лезть ей в душу. Он знал, что привычка с годами часто порождает убеждённость, и постоянно снабжал Линн христианской литературой.

Они установили урну в саду во внутреннем дворе миссии, рядом с другими такими же вместилищами праха. Миссия уже успела понести потери. Солнце опустилось ниже стен, почти к самому горизонту, и в сад сошли сумерки. Посаженные осенью деревья очень хорошо прижились. Яблонька зацвела и обещала подарить миссии два-три десятка плодов. Тирелл прочёл ещё одну молитву и осенил урну крестным знамением. Положа руку на сердце, он не мог назвать злосчастного Дэнни типичным кандидатом в райские кущи. Бедняга угодил в зубы мурен не только из-за жестокости хозяина, но и из-за собственной ненависти и подлости. Однако Бог, знал Тирелл, умер не только за праведных. Он умер и за грешников, и даже прежде всего за них. Священник надеялся, что ужасная смерть Дэнни Икс искупила его грехи.

Тирелл поднялся на крышу. Ноги жаловались на усталость и дурное обращение, а в голове крутились строки очень старой песни. «Я работал, словно пёс, и мне бы дрыхнуть, как бревно…» Львиная доля времени и труда священника уходила на заботу не о душах, а о телах прихожан и людей, которые могли ими стать. Весь предыдущий день и ночь Тирелл вместе с артелью миссии проработал в одном из жилых блоков Сото. Они ремонтировали опасную развалину, вставляя недостающие двери и настилая на пол новые доски взамен украденных, сгнивших и рассыпавшихся в труху. В таких «апартаментах» уже полвека ютилась беднота, и хозяева многоэтажных клеток не спешили вкладывать деньги в ремонт. Артель старалась не работать слишком хорошо, потому что качественный ремонт дал бы владельцу здания повод повысить и без того возмутительную квартплату. Тем не менее труд в жару, почти без окон, в душной полутьме так изнурял, что дома Тирелл упал на кровать прямо в одежде, мгновенно заснул и успел только почувствовать, как Линн снимает с него сапоги. Рональд Тирелл был из тех вавилонян, которые не приняли технически возможной вечной молодости, и его возраст — сорок лет — уже давал о себе знать. Священник больше не мог работать, как двадцатилетний или как ровесник, избравший это относительное земное бессмертие.

Проблемы решаются, когда их решают, думал Тирелл. С крыши миссии Сото был виден, как на ладони, а справа и слева поднимались усыпанные особняками холмы Эвери и Беньян. Вдали Тирелл видел Капитолийский холм, за которым садилось солнце. Край звезды уже коснулся белой крыши храма, окрасив её в алый цвет. Утром Нова всегда светила мягко, мирно, по-матерински купая в золоте сады и дома из белых, жёлтых, бурых камней. К полудню эта нежность выгорала. Звезда выцветала и истязала своего тёзку, город, иссиня-белым раскалённым светом. Тирелл её прекрасно понимал. К закату солнце наливалось кровью и нисходило, червонное и как-то особенно драгоценное, на ночь за реку Вэй. Река вспыхивала, и воды катились к морю зыбким потоком металла. На всех краях и кромках столицы плясало ярое пламя, и даже после заката камни и глина всё ещё источали его в невидимом спектре. Звезда --">