Дмитрий Владимирович Григоренко - Сегодня никто не умрет

нанес тяжелую травму сталкеру Трофимычу и кинул его для привлечения стаи собак. Он хотел застрелить меня. Лишь появление боевой группы с блокпоста спасло меня от расправы этого убийцы». Подытожим: три убийства, похищение сослуживца, попытка незаконного пересечения границы, получение взятки… Двадцать лет на нарах, Новиков, двадцать лет.

Полковник захихикал, потом хрюкнул, как свинья, и захохотал уже во весь голос. Мой мозг отказывался воспринимать происходящее: хохочущий полковник – это такое же безумие, как клоун с ножом в руках.

«Двадцать лет, – обреченно подумал я. – Если выйду, то буду уже стариком. Сорокалетним стариком. Черт!» Я почувствовал, как непроизвольно дергаются мышцы моего лица. Хотелось криво улыбнуться или заорать благим матом. Нет, я понимал, что мне не с руки признаваться в убийстве урки. Поэтому моя версия выглядела как сказка для детей – без крови и насилия. Я надеялся на честное признание Крыса и помощь начмеда.

Да, я много размышлял, пока сидел в карцере. Про блокнот, в котором была записана очень важная информация. Про Крадуна, который оказался сталкером и который нашел что-то очень важное в секретной лаборатории. Начмед меня спровадил в Зону, дал противорадиационный артефакт, ружье и, главное, проводника. Сталкер Трофимыч отработал по полной. Не бросил меня гнить в Топях. Хотя опыт, который я получил, поработав отмычкой в бандитской группировке, накинул мне сразу несколько лет опыта. «Начмед, вот кто меня спасет».

Полковник Махлюков заметил мои переживания. Он аккуратно положил признание Крыса на стол между нами и сказал:

– Думаешь, ты кому-то нужен? Нет, поверь мне, кроме мамы с папой, всем на тебя плевать. Я попросил зайти твоего начальника, пусть ознакомится с документом.

Полковник встал, достал из кармана модный портсигар. Зажигалка, огонь, сигарета. Он откинулся на стуле, с видимым удовольствием втягивая в себя никотин.

Моя надежда на Сергея Петровича зиждилась на простой логике. То, что он сделал раньше для меня, было основой. А вот то, что меня не переводили из части, держали в местном карцере, и, скажу больше, расследование проводилось не военной прокуратурой, а полковником по воспитательной части… Обнадеживало. Я затаился в ожидании чуда. «Если правда будет на моей стороне, то я избегу зоны, настоящей зоны».

В комнату для допросов вошел начмед – в звании капитана медицинской службы. Сергей Петрович.

Я невольно сравнил полковника и капитана. Махлюков – среднего роста, холеный, с высоким лбом, с желтоватыми волосами – походил на хорька.

Капитан, как и я, – высокий, короткостриженый, с серыми глубоко посаженными глазами. Казалось, он всегда смотрит с подозрением.

Я вдруг испытал чувство дежавю, словно такое со мной уже случалось: начмед, непонятная ситуация, которая привела к походу на запрещенную территорию. Того похода мне хватило с лихвой. «Напомнить Сергею Петровичу про обещанную поляну?» От этой глупой мысли я взбодрился.

Офицеры разговаривали, не обращая на меня внимания, а я думал: «Списанная Пробирка… Нет, даже про себя не надо произносить эту кличку. Все, ее время кануло, и я, как змея, сменил шкуру».

– Пару слов скажу, – попросил начмед.

Полковник недовольно поморщился:

– Много просишь, капитан. Поверь, ты со мной не договоришься. Этого я посажу, даю слово офицера.

Начмед беспристрастно посмотрел на воспитателя. Полковник выкрутился:

– Сигареты возьму в кабинете. А вы, капитан, поохраняйте преступника.

Махлюков вышел, хлопнув дверью.

Я весь напрягся, хотелось начать объяснять, доказывать, что я не виноват. Вернее, виноват, но не в том…

Сергей Петрович, глядя в зарешеченное окно, четко, но тихо произнес:

– Значит, ударом в голову прикладом ружья нанес тяжелую травму сталкеру Трофимычу и кинул его для привлечения стаи собак. За это я тебя упеку на нары, тварь неблагодарная.

Он ринулся к двери и вышел, чуть не сбив с ног полковника, который безбожно подслушивал.

2

Это было жестоко. Мои надежды не оправдались, мало того – ситуация усугубилась еще больше. Я сидел в карцере, на кровати со скрипящими пружинами. За забранным решетками окном наступал весенний вечер.

«Посадят. – Теперь меня начало трясти. Я сжал кулаки, мысли в голове крутились вихрем. – Нет, не высижу». Я вскочил и начал измерять шагами карцер: три, поворот и снова три, от глухой стены к ее сестре, а по бокам – отверстия к свободе – окно, как маленький дисплей, --">