Олег Викторович Языков - Крылья Тура. Части 1-2.

чтобы дольше висеть, но тоже безрезультатно. Не было воздушных боев. Пару-тройку вылетов на штурмовку переднего края и дорог сделал. Стрелял, штурмовал. Как и все, в общем-то. Штурмовики несколько раз сопровождали. Вот, собственно, и все. За два месяца боевыми вылетами были лишь пятнадцать-семнадцать. Вообще-то, для молодого летчика это уже хорошая школа, но Виктор боев с «мессерами» не вел, их тактики не знал, противодействовать немецким пилотам не умел. А потом их полк срочно бросили на защиту Сталинграда. Так что, я как бы и поопытнее его буду, честное слово. И знаю немножко побольше его, о тактике, там, о правилах воздушного боя… Читал я много про войну в воздухе, все мемуары наших известных летчиков-истребителей перечитал и многое запомнил. Твердо так уложил в память. Да и кое-какие приемы воздушного боя на серверах игры отработал, навыки стрельбы, еще кое-что. Поверьте — средний советский летчик-истребитель такого теоретического багажа сейчас, в сентябре-октябре 1942 года, еще не имеет. Они здесь и сейчас боевой опыт накапливают и постигают. Через кровь и боевые потери постигают. Зато сталинградская школа войны в воздухе — это основа наших будущих побед в воздушных схватках, уж поверьте мне, я знаю, что говорю. Здесь наши летчики впервые сумели немцам по зубам дать, и не слабо дать.

Да, что-то я разболтался, однако, а меня уже зовут на перевязку и уколы. Ну, похромали, пилот.

* * *

После визита комиссара полка мне пришлось выдержать шквал вопросов от моих товарищей по палате. Палата, кстати говоря, была командирская. Пехотные лейтенанты — командиры взводов в основном, саперы с переправы и пара танкистов. Летчиков, кроме меня, тут не было. Да ведь и правда, летчики или возвращаются на аэродром сами, пусть на битых-перебитых машинах, или в землю — бабах! И готовая могилка… прямо в кабине самолета. Прыгать с парашютом летуны не то чтобы не любили, а избегали, что ли… Были инструкции, и они четко говорили, когда надо покидать самолет с парашютом — либо когда горишь, либо когда самолет полностью неуправляем. А ведь даже пламя пожара можно попытаться сбить в воздухе резким маневром. Сорвать огонь мощным воздушным потоком. Это сложно, но можно. И еще, почему не любили прыгать, — немцы расстреливали наших парашютистов в воздухе. Погибшие были и у нас в полку, и все летчики 8-й армии это знали. Но такие шалости немцев наши очень быстро прекратили и заставили их отказаться от стрельбы по летчикам на парашютах. Как — не знаю. Наверное, расстреляли пару-другую немецких пилотов. Дескать — раз вам можно, то и нам сойдет, для тренировки меткости глаза, скажем. Это фрицев быстро отрезвило. Не любили немцы жизнь на кон ставить, берегли себя. Короче говоря, можно сказать, что летуны в армейские госпитали попадали не так уж и часто. Большинство из них были с тяжелыми ожогами, и лежали, соответственно, в ожоговых отделениях. А легкораненые вообще сразу устраивали скандалы и требовали направить их на долечивание в свою часть, там, мол, и врач и санитарки, и койки в санчасти тоже есть. Так что на меня смотрели, как на диковинку, и требовали рассказов. Ведь с земли воздушный бой очень трудно понять. Самолетов в августе-сентябре над Сталинградом было очень много, как мух над выгребной ямой, — попробуй, пойми, кто там свой, кто чужой. Вертится клубок самолетов на полутора-двух километрах, трещат очереди, вот кто-то задымил и упал. Висят парашюты, а кто там под ним болтается? Не известно… Летчик еще мог бы разобраться по силуэтам самолетов, по трассерам, тактике действий и цвету парашютов, да и то это не просто, а уж пехота…

Я и воспользовался этим немножко. В своих целях, конечно. Уж очень ребята страдали от ран. Стонали, кричали даже ночью, когда себя не контролировали, не заснешь. Вообще-то, мы все считались как бы легкоранеными, в основном — пулевые и осколочные ранения в мягкие ткани конечностей, ни кости, ни крупные сосуды не задеты. Пребывание в госпитале до тридцати дней, и — пожалуйте, товарищи командиры, снова на фронт. Но боль-то от ран, пусть и легких, никуда не денешь. Поэтому, плетя всякие байки, я заглядывал моим соседям в глаза, и понемножку снимал болевые ощущения. Полностью ведь нельзя — это сразу будет отмечено медиками на перевязках, например, или при процедурах. Но и то, что я делал, помогало. Ребята стали легче переносить лечение, и, главное, лучше восстанавливались. Да и ночью в палате стало спокойнее, хоть --">