Герман Иванович Романов - Спасти Каппеля!

всерьез никто из них, за исключением волжан, уральцев и уфимцев, сейчас не мог — тиф косил солдат страшнее пулеметов. Части были перегружены транспортами с больными и семьями, превратившись в огромные неуправляемые обозы. Как тут воевать?! Но не только это давило на армию — угнетающими были известия, что в Красноярске и Иркутске произошли эсеровские восстания, и теперь нужно было не отступать, а пробиваться с боем на восток, до спасительного Забайкалья, где утвердились части атамана Семенова и японцы…

Фомин вздохнул — ему удалось настоять на заблаговременной эвакуации семей ижевцев и воткинцев. Теперь хоть и имелся немаленький обоз, но бригада могла воевать. Только права поговорка — один в поле не воин. Задержать наступающих по пятам красных не удавалось, а положить дивизию, спасая других, значило лишиться последней боеспособной силы. И главное — ведь тогда может погибнуть спасенный в Перми от казни год назад последний русский император, и все их смерти пойдут коту под хвост.

Именно Михаил Александрович был последней надеждой, символом грядущего возрождения России. И понимал это не только Семен Федотович, но и сами рабочие. В последнее время ижевцы усилили негласную охрану императора, за ним постоянно приглядывали со всех сторон десятки настороженных глаз, одновременно стараясь оставаться незамеченными.

А о его участии в боях теперь и речи быть не могло — Фомин не сомневался, что даже реши сам Михаил Александрович снова идти в цепи, ему просто не дадут.

Такой же строгий пригляд полковник стал чувствовать за собой — видно, тут уже «Михайлов» распорядился, да еще генерал Молчанов категорически приказал в драку не лезть, а оберегать императора. Круг замкнулся, и вырваться на поле боя стало невозможным для него делом. Лишь Шмайсер был счастливцем, хоть вместо своего егерского батальона командовал сводной ротой. Правда, очень мощной по составу, чуть ли не в три сотни штыков — не каждый полк белой армии сейчас имел такую силу…

— Михаил Александрыч! Семен Федотыч! Извольте снидать. Варево из печи прямо, — произнес Кулаков, бессменный денщик с прошлого года. Щуплый мужичок лет сорока, бывший оружейник, не годный к строю, внес в еле освещенную одной свечой комнатенку исходящий паром чугунок.

— Есть так есть, — скаламбурил, но охотно согласился император и уселся за стол. Напротив присел и Фомин — переспорить Кулакова с его уговорами было бессмысленным делом, лучше сразу покориться. А то как квочка кудахтать будет. И «царь-батюшка» каждым вторым словом начинает употреблять, а этого Михаил Александрович терпеть не мог.

Чугунок вареной картошки с мясом раздразнил бы аппетит и у сытого, чего ж говорить о людях, каждый день пребывающих на морозе. Рядом высилась на блюде горка хлеба, и памятником стояла штофная бутыль, на четверть заполненная мутной жидкостью со специфичным, любой русский мужик враз опознает, запахом — самогонкой хозяйского приготовления.

— Великий Суворов говаривал, что после бани хоть порты продай, но водки выпей, — невесело произнес император и разлил самогон по двум стаканам. Жидкость заполнила емкости на треть — вполне достаточная доза для лечения усталости и нервотрепки последних дней.

— Хорошо пошла, прям соколом, — император выдохнул воздух, помотал головой, чуть скривился от сивушного омерзения. Дружно взяв ложки, они принялись хлебать варево из чугунка, какие тут тарелки и придворный политес с манерами. У Фомина его отродясь не было, а Михаил Александрович за последнее время напрочь утратил прошлые привычки, превратившись в «деда Мишу». Или «тятю» и «батюшку», как его завсегда, но за глаза именовали знающие тайну рабочие, а ведали про нее всей дивизией.

Фомин улыбнулся — так называют любимых начальников, кои отца заменяют, но нет гаже для командира прозвища, чем «папик» или «папашка». Такому не верят, презирают, что и подчеркивает прозвище.

— Чему улыбаешься, Сеня?

— Да так, вспомнил кое-что, Мики…

Мики! Царь сам попросил его называть наедине своим детским прозвищем, а на «ты» всегда, при любых людях. Вроде награды раньше — перед королем шляпы не снимать, на «ты» обращаться. Михаилом Александровичем или господином капитаном, в зависимости от ситуации, называли все ижевцы и воткинцы, а солдаты и «тыкали» любимому «тятеньке».

Монархические симпатии, несмотря на восторженно принятую три года назад революцию, были видны --">