Владимир Игоревич Свержин - Внутренняя линия

рядом грубый окрик стременных. — Прочь! Дорогу государю!

— Царь! Царь! — зашептали в толпе.

— Гляди-ка, — пробормотал князь Дмитрий, — а соколок-то наш и впрямь птица немалая, коли сам помазанник божий со боярами прибыл глянуть, как сей молодец меж небом и землей ногами дрыгать станет. Не без подвоха тут дело…

— Заткнуть пасть негодяю! Не внимать речам крамольным! — разнеслось над дубравой. — А ну, разойдись! Разойдись без промедления!

— Кто посмел? Кто слову моему ослушник?! — с запальчивостью юнца выкрикнул государь всея Руси.

Толпа схлынула, не желая подставлять спины под нагайки царской свиты. Лишь казак с пленником да князь Пожарский с воеводою Елчаниновым остались на месте.

— Во здравии ли царь-батюшка? — склонил голову полководец.

Шестнадцатилетний самодержец, без году неделя на престоле, гневно вспыхнул, учуяв скрытую издёвку.

— Во здравии, — буркнул он. — Я велел лиходея сего повесить!

— Может, и велел, — согласился князь Дмитрий. — Да только ж и Господь свою волю изъявил.

Он указал на расколотый дуб с обуглившейся сердцевиной. Венценосный юноша нахмурился и закусил губу.

— Яви милость, великий государь! — склонил голову Пожарский. — Пощади сраженного врага! Ноне ж праздник всего царства Московского — день святого великомученика Георгия Победоносца. Он всем хоробрым воинам заступник.

— Ну а коли сей лях вновь против меня умышлять вздумает? Речами прелестными люд с пути истинного совращать, раздор и смуту в землях русских сеять?!

— А ты мне его отдай. Тем паче дуб и вся землица вкруг него в вотчине Пожарских значатся. Что до смуты — сам догляд за гоноровым поручником учиню. У меня не посмущаешь: раз уж Разбойным Приказом верховожу — вот пусть рубака сей там и состоит. Ежели честно служить будет — то по чести и хвала. А злодеяние удумает — так дыба всегда рядом. Что скажешь, шляхтич? — Князь перевел взор на Францишека Згурского, напряженно слушавшего речи сильных мира сего. — Будешь служить верой и правдой?

— Король Владислав приказал отправиться к их величеству. Велел оставаться под его рукою, пока от своей высокой особы не отошлет. Царь пожелал меня жизни лишить. Если тебе, князь, он главу мою отдаст, то, значит, быть по тому. Службой и жизнью буду обязан.

Царь Михаил недовольно оглядел присутствующих, стихших в ожидании государева слова. Он едва терпел князя Пожарского. Не любил за то, что князя обожало войско; за то, что князь бился с ляхами в часы, когда сам нынешний государь был жалован королем Владиславом в стольники; за то, что, обойдённый царскими дарами в час победы, крохами со стола попотчеванный, старый воин лишь хмыкнул да перекрестился. Ни словом не выразил досады и сожаления!

Боярский отпрыск Михайло Романов — безвестный родич последней, церковным законом не признанной, седьмой жены Ивана Грозного — по родовитости и тягаться не мог с Рюриковичем, ведущим свой род от младшего брата святого Александра Невского. А уж испытывать, чье слово весомее, юному самодержцу было и подавно не резон. Реши сейчас Пожарский кликнуть подмогу — и стрельцы, и жильцы,^[2] и казаки вмиг схватятся за оружие. Тогда не помогут ни далекий гнев отца-патриарха, ни ближняя иноземная стража, ни увещевания думных дьяков. С какой бы радостью нынче государь отослал Дмитрия Михайловича куда подалее: на войну, а того лучше, в острог, да вот беда — без него как без рук. И ляхи, и татары, и шведы — все от царства русского послаще кус отгрызть мечтают.

— Хорошо, князь. Забирай, — после неловкой паузы вымолвил Михаил. — Быть по сему. В честь праздника исполню прошение твое. Но помни, шляхтич, коли милость мою презришь, коли черным наветом уста испоганишь, ковы злые удумаешь — казню без жалости. Мукой мученической умрешь!

Михаил Романов вперил в помилованного недобрый взгляд. Ему почудилось, будто в глазах пленника прочел он спокойную уверенность — жесткую и безучастную, словно и не государь земли русской, верхом на белом, не темней убранства ангельского скакуне, стоял пред ним, а убогий ярмарочный шут.

Царь отвернулся, чтобы скрыть досаду.

— А я? Можно ль с хлопцами моими тоже в Разбойный Приказ? Ей-ей, не подведу! — быстро смекнув, на кого теперь изольется царский гнев, напомнил о себе Варрава.

— Отчего ж? По всему видать — удалец! Такие в деле всяко пригодны будут, — разгладив бороду, согласился Пожарский.

Не обронив и слова на --">