Лев Аркадьевич Гурский - Пробуждение Дениса Анатольевича

блаженного равновесия, в котором ему ничего особенного не надо, кроме, конечно, как и дальше оставаться деспотом: «Господи, подумалось мне, да зачем все это? Жизнь прекрасна. Мысленно я перевернул бинокль и сквозь него глянул на крохотных Березу и Суликошвили. И подивился вдруг, с чего бы России связываться с этими маленькими, пусть и не очень приятными существами? Должны же у нас быть какие-нибудь гномы и эльфы (…) Я не собираюсь вмешиваться в чужие дела. У меня сегодня — своя победа: никакая дрянь под черепом меня больше не беспокоит… Бессмертие мне не грозит, сказал себе я, но в ближайшее лет пятьдесят умирать я не собираюсь».

Понятно, что Льву Гурскому более симпатичен Кораблев в своей пьяной ипостаси, который напоминает либерала и обладает некоторой привлекательной широтой души. Фактически же получается, что в России либеральный правитель — пьяный самодур, тогда как имперец — самодур похмельный. Однако и в похмельном волюнтаризме русской власти есть нечто если не привлекательное, то полезное. Ведь этот самодержавный и эгоистичный волюнтаризм при всех его отталкивающих чертах явление все-таки «человеческое, слишком человеческое», т. е. нечто лишенное, по большому счету каких-то сверхчеловеческих претензий и им противостоящее. Именно об этом и написаны последние разделы книги.

Прежде всего, обращает на себя внимание сцена, в которой описана аудиенция, данная Кораблевым патриарху Мефодию.

Находясь в благостном расположении духа, вызванном временным облегчением головной боли, Кораблев последовательно предлагает Мефодию невиданные налоговые льготы, возврат всех икон из музеев, церковную цензуру на телевидении, контроль церкви над Интернетом, а также школьным образованием, введение священников в армии с присвоением им высоких воинских званий, возвращение церкви всей собственности и земель, церковную десятину, искоренение всех конкурирующих конфессий и, наконец, солидную долю светской власти в виде постов вице-президента, а в перспективе, и президента. Все эти меры, по сути, осуществившись, привели бы к установлению теократии с непредсказуемыми последствиями.

Сцена эта комична, хотя и несколько жутковата: она напоминает искушение Христа Дьяволом в пустыне — со скидкой, конечно, на то, что Кораблев не дьявол, а Мефодий отнюдь не Христос. Здесь всего лишь искушение церкви соблазном власти и богатства. Но именно в этом эпизоде резкое возвращение головной боли разворачивает логику деспота в обратном направлении: «Только помните, святейший отец, мы с вами живем в эпоху рынка. Значит, и от Церкви кое-что потребуется взамен. Сущая малость — разделить ответственность за страну. То есть по-братски, на равных, плечом к плечу. Чтоб уж не вышло, как при Ельцине: ели из одной кормушки, но потом мы, чиновники, все в дерьме, а вы, пастыри, белые и пушистые. Уж вместе так вместе — и в тучные годы, и в тощие. Если мы победим кризис, сообща будем на коне. Если кризис победит нас, вместе нам висеть на фонарях, как в 1917 году. Готовы висеть? Да? Нет? Ну! Отвечать не раздумывая!»

Приступ похмельной головной боли в данном случае возвращает деспоту изрядную долю трезвомыслия и даже самокритики, что побуждает его воздержаться от крайне амбициозных теократических планов: «С такими кадрами, как мы с Мефодием, просвещенную теократию в России строить рано, подумал я. Не дозрели мы. Пускай он остается при своем гипсовом Храме, а я, так и быть, при своем бассейнчике «Москва» в масштабе 1:10. Каждому — свой фальшак».

Еще более яркая сцена столкновения «слишком человеческого» деспотического волюнтаризма со сверхчеловеческими претензиями венчает произведение. На этот раз в роли искушаемого оказывается сам Кораблев. Румынский президент-вампир Траян Хлебореску предлагает ему подставить шею под укус и приобрести сверхчеловеческие способности, долголетие, физическую силу, здоровье, перспективу почти вечной власти над миром и даже страстно желаемое избавление от головной боли. Он предлагает кроме того, очень рациональный план обретения мирового господства путем постепенного формирования касты избранных. Тем не менее, на эти блестящие и, видимо, искренние, посулы, российский президент отвечает серебряной вилкой в бок. Он руководствуется при этом не благом своей страны, не спасением своей души и уж тем более, не благом Румынии, избавленной им от власти кровососа: «Ты-то, псих, при чем здесь со своей страной? — фыркает --">