Александр Быков - Стылый ветер

Почему они называют меня Марией?.. Да, конечно. Когда набирала воду в заводи, я увидела свое отражение... Девчонка лет шестнадцати-семнадцати. Грязная. Нездорового вида. С лицом ангелочка. Странно, непонятно и жутко ощущать себя в чужом теле. В чужом. А где же мое? Где я вообще?.. Только без паники. Разберемся. Постепенно. Сами мне все расскажут. Они думают, что я ничего не помню. Лечил меня кто-то».

— Кто такой этот Старик?

Франко глянул со значением на Густава. Тот удивленно поднял бровь (надо же, заговорила!), но промолчал. Только еще усерднее стал обстругивать кинжалом ветку — вертел для курицы.

Франко пожал плечами:

— Это святой человек. Он тебя излечил. Да ты разве не помнишь его?

— Нет... Не помню.

— Но ты не можешь не помнить! Ведь вчера вечером... Может, ты и ярмарку не помнишь?

— Какую ярмарку?

— Позавчера. Там еще сам пан Лицен с сыновьями...

— Подожди, Франко. — Густав уже обстругал вертел, но еще не спрятал свой страшный кинжал. — Подожди... Мария, откуда ты родом?..

Кинжал недобро покачивался в его правой руке.

— Не знаю. Честно, не знаю... Не помню.

— Врешь-то зачем? Нехорошо обманывать, крошка. Мы и наказать можем. — Кинжал вдруг оказался совсем близко от ее глаз. — Как имя твоей матери?

Она сжалась в комочек.

— Ну?!

— Галина...

— Тьфу ты, пропасть... — Густав раздраженно сплюнул и спрятал кинжал.

— Отстань от нее. Я же говорю, что она ничего не помнит... Но Старик и впрямь святой человек. Излечил ее. Совсем излечил... Раньше, помнишь — как увидит кинжал, ее сразу колотит. Теперь спокойная стала. — Франко сально улыбнулся и погладил ее по голове.

Ольгу аж передернуло.

— Ты полегче, толстяк. Не трожь убогую. Что тебе, простых девок мало?

— Была убогая... А теперь излечилася, — осклабился Франко. Но руку убрал. — Так ты, стал быть, совсем ничего не помнишь?.. Может, рассказать ей, а, Густав? Пусть знает, кто ее благодетели.

— Валяй.

Густав водрузил выпотрошенную курицу над огнем.

Он изредка поворачивал вертел и наблюдал, как девушка слушает брехню Франко. Она ощипывала вторую курицу механически, все свое внимание сосредоточив на толстяке. Почти детский лоб пересекла морщинка.

«Надо же! Думает. Осознанно слушает... Впервые за все годы. Выходит, правда Старик ее излечил...»

Сколько Густав ни смотрел на нее, он так и не увидел того идиотского и испуганного выражения лица, того самого, которое так пугало и одновременно трогало. Встретить такое на миловидном девичьем лице — редкость. И испуг от каждого резкого движения, и затравленный взгляд, наполненный вечной мукой. Все это вызывало жалость, а значит, приносило им деньги. Милостыня — существенный источник дохода для таких бродяг, как Густав и Франко.

Густав обычно представлялся безногим ветераном, демонстрируя миру умело подвернутые ноги, щербатую улыбку и шрамы от ударов, полученных, конечно, не в бою, а после очередного неудавшегося воровства, когда его чуть не до смерти избили кочергой. Франко — этот ублюдок, на самом деле выгнанный из родного хутора за гадкий характер и неимоверную лень, играл калеку с перешибленным хребтом. Единственное, что ему удавалось делать хорошо, так это расслабляться. Мария для них была сущим кладом. Ее, скудоумную бедняжку, жалели. Люди ведь чувствуют, когда не притворно, а по-настоящему. Ей подавали щедро. Сможет ли она теперь хотя бы изобразить то, чем зарабатывала раньше?

На дурочку не покушались ни цыгане, ни бандиты и сутенеры, ни жалостливые, сердобольные бюргеры. А из смышленой девицы кто угодно захочет сделать забаву или услужливую служанку. Уже и Франко смотрит на нее по-другому. А ведь мысль о том, чтобы воспользоваться ей, как женщиной, раньше не приходила в голову даже ему... Нормальную, излеченную, ее у них отнимут. И какого черта этот Старик... Хотя, конечно, он их спас. Если бы Старик не взялся изгнать из нее беса, пан Лицен наверняка бы натравил инквизиторов.

— ...И как подобрали мы тебя, так и таскаемся. Жалко же бросить бедняжку. Вот уж третий год, как кормим и поим тебя, сироту. Защищаем, опять-таки, от лихих людей... Вот. Второй уже раз побывала ты в Мариборе. А скоро в Венецию пойдем. Там, говорят, будет ба-альшой карнавал. Раздолье для бедных людей. Таких как мы. — И Франко плотоядно облизнулся.

— Там своих бандитов хватает. Так что особо губу не раскатывай, толстый, — буркнул Густав и, отобрав у Ольги вторую, уже ощипанную курицу, стал ее потрошить.

— Соли бы --">