Евгений Юрьевич Лукин - Разбойничья злая луна

подумал он. — Прилечь под сбрызнутой листвой, и чтобы кувшинчик вина в мокрой фуфаечке на металлическом блюдце с водой… Сколько же ещё толкать этот брус? Ох, не сделает хозяин утреннего привала — места опасные, ровные… Того и гляди разбойнички накатят. Да тот же тёзка Шарлах, к примеру… Почти тёзка. Убрать титул, добавить в конце букву „иат“ — и будем полные тёзки… Шарлах… Кличка, конечно… Явно простолюдин, и скорее всего из отцовской тени. Может быть, я даже с ним когда‑то играл мальчишкой… Играл, спорил, дрался… Только звали его тогда, конечно, по‑другому… А интересно было бы встретиться…»

— А? Что? — заламывая бровь, грозно вопрошал тем временем старый каторжанин. Надтреснутый голос его разносился вдоль борта, кое‑кто за другими брусьями уже посмеивался. — Три складки! Да ты знаешь вообще, что это такое — три складки?.. Ты кто? Имя твоё — как?

— Ар‑Шарлахи, — внятно отозвался тот, что помоложе. Борт дружно взгоготнул и вдруг примолк.

— Правда, что ли? — недоверчиво спросили откуда‑то сзади.

Назвавшийся Ар‑Шарлахи не ответил. «Ничего не хочу, — думал он. — Добраться до тени, рассчитаться с хозяином, хлебнуть прохладного вина, отчудить что‑нибудь этакое… посмешнее… подцепить какую-нибудь… податливую, круглолицую…»

— Эх… — горестно вздохнул кто‑то. — Ну мы — ладно! Но когда уже и владыки каторгу катают — это что же такое делается?..

— Ничего! — злорадно отвечали ему с того борта. — Проспали Пальмовую Дорогу — пусть теперь катают!..

Внезапно в спину толкнул тёплый, почти уже горячий ветер. Потом снова. Затрепыхалась, захлопала над головой матерчатая покрышка. А вот это весьма кстати. Так, глядишь, и парусок поставим… Хотя опять же разбойнички… Им этот ветер тоже на руку.

Где‑то там вверху по настилу забегали, засуетились, хлопнуло плетённое из пальмовых волокон полотнище — и каторга рывком прибавила ход. Щебень бойко затрещал под колёсами, шаг пришлось удлинить. Каторжане теперь просто шли за брусьями, скорее опираясь на них, нежели толкая.

Хрустнув щебнем, спрыгнул на землю повеселевший хозяин. Был он, подобно большинству уроженцев Пальмовой Дороги, крепок, высок, костляв. Одежда — почти такая же, что и у каторжан: широкий белый балахон да прихваченная обручем головная накидка — поновее, правда, почище, чем у других… Внимательные тёмные глаза над приспущенной повязкой насмешливо прищурены. Плащ на правом плече заботливо уложен широкой складкой — стало быть, тоже не из простых.

Оглядел борт и зашагал рядом. Ноги решил размять. Ну и язык заодно.

— Что приуныли, скарабеи? — бодро окликнул он каторжан. — Кати-кати, до полудня ещё далеко! Вот выйдем к сухому руслу — там и отдохнём!..

— Да кивающий молот меня раздроби!.. — еле слышно процедил всё тот же злой голос с левого борта. — Шарлаха на тебя нет с Алият…

К счастью, владелец каторги не расслышал. Или сделал вид, что не расслышал.

«Алият?.. Странно… — подумалось Ар‑Шарлахи. — Это ведь он наверняка какого‑то разбойника помянул. А имя — женское… Неужто и бабы в разбой пустились? Да, времена…»

— Хорошо хоть хозяин свой… — снова забормотал идущий справа от Ар‑Шарлахи старикан. — А вот к голорылому попадёшь — намаешься…

— Всё ворчишь? — добродушно осведомился хозяин, чуть приотстав и поравнявшись с пятым брусом. Глаза над повязкой стали вдруг тревожны, меж упрямых бровей залегла складка. — Вот когда вдоль русла пойдём — наломаемся, — сообщил он как бы по секрету. — Там по левую руку такие барханы ветром намыло — каторгу не протолкнёшь. А придётся — куда денешься?..

— А правее взять? — спросил Ар‑Шарлахи, поскольку хозяин, судя по всему, заводил разговор именно с ним.

— Правее… — владелец каторги усмехнулся, колыхнув дыханием повязку. — Если правее — как раз на Шарлаха и накатишь. Ищи тогда правды! Особенно теперь, после указа…

Красная пустыня Папалан скалилась крупными обломками, дразнила миражами. Уже дважды надвигалось на каторгу сухое русло с грядой белых, как кость, барханов и, помаячив, снова втягивалось за ровный горизонт. Каторжане взирали на жестокие эти чудеса равнодушно — все знали, что до сухого русла ещё идти да идти. Морок — он и есть морок…

Пожалуй, один лишь придурковатый косоплечий подросток, изнемогающий с непривычки за третьим брусом, каждый раз с надеждой въедался глазами в невесть откуда возникшие здесь пески.

--">