Шелли Паркер-Чан - Та, что стала Солнцем

не очень стар. Определить было трудно.

Отец нес под мышкой зимнюю тыкву. Она была маленькая, размером с новорожденного младенца, и ее рыхлая белая кожура покрылась пылью, так как она пролежала, зарытая в землю, почти два года. Выражение нежности на лице отца удивило девочку. Она никогда раньше не видела у него такого выражения лица, но поняла, что оно означает. Это их последняя тыква.

Отец сел на корточки возле пенька с плоским верхом, на котором они раньше забивали кур, и положил на него тыкву, будто жертвоприношение предкам. Заколебался, держа в руке большой нож. Девочка знала, о чем он думает. Разрезанная тыква долго не хранится. Ее отхватили смешанные чувства. Несколько славных дней у них будет еда. В ее мозгу вскипели воспоминания: суп из свиных костей с солью, на поверхности плавают золотистые кружочки масла. Почти студенистая мякоть тыквы, полупрозрачная, как рыбий глаз, приятно растворяющаяся на зубах. Но когда тыкву съедят, не останется ничего, кроме желтых бобов. А после желтых бобов не будет вообще ничего.

Нож со стуком опустился, и через несколько секунд отец вошел в кухню. На его лице уже не было нежности, когда он вручил ей ломоть тыквы. «Свари ее», – коротко произнес он и ушел.

Девочка очистила тыкву и разрезала твердую белую мякоть на кусочки. Она уже забыла запах тыквы: запах свечного воска и зелени цветущих вязов. На мгновение ее охватило желание сунуть тыкву в рот. Мякоть, семечки, даже колючую кожуру, все, что заставит каждый дюйм языка ощутить великое наслаждение едой. Она с трудом сглотнула слюну. Она знала, какую цену имеет в глазах отца и чем грозит ей такое похищение. Не все покойные девочки умерли от голода. Она с сожалением отправила тыкву в котелок вместе с горсточкой желтых бобов. И варила суп долго, пока не прогорели все дрова, потом взяла кусочки коры, которые использовала в качестве прихваток для котелка, и понесла еду в дом.

Чонба поднял на нее взгляд, сидя на своем месте на голом полу рядом с отцом. В отличие от лица отца, его лицо провоцировало людей высказаться. У него был вызывающе вздернутый подбородок, а лоб бугристый, как грецкий орех. Эти особенности делали его лицо таким поразительно уродливым, что невольно завораживало людей и притягивало их взгляды. Чонба взял у девочки ложку и налил супа отцу. «Ешьте, пожалуйста, Ба». Потом налил себе и потом только – девочке.

Девочка посмотрела в свою чашку и увидела в ней только бобы и воду. Она молча пристально посмотрела на брата. Тот уже принялся за еду и не заметил ее взгляда. Она смотрела, как он сует в рот ложку с куском тыквы. На его лице не было жестокости, только слепое, восторженное наслаждение, характерное для человека, занятого исключительно самим собой. Девочка знала, что отцы и сыновья являются моделью семьи, как семья является моделью вселенной, и, вопреки своим беспочвенным мечтам, никогда по-настоящему не надеялась, что ей позволят попробовать тыкву. Но это все равно вызывало горькую обиду. Она проглотила ложку супа. Когда жидкость влилась в ее тело, ей показалось, что она проглотила горящий уголек.

Чонба сказал с набитым ртом:

– Ба, мы почти поймали сегодня крысу, но она ускользнула.

Вспомнив, как мальчишки лупили по пню, девочка подумала с укором: «Да уж, почти».

Теперь Чонба обратил внимание на нее. Но если он ждет, что она сама заговорит, то пускай подождет. Через несколько секунд он сказал прямо:

– Я знаю, ты что-то поймала. Отдай мне.

Не отрывая взгляда от миски, девочка нашла в кармане шевелящийся сверток со сверчками и отдала его брату. Уголек разгорелся сильнее.

– И это все, ты, никчемная девчонка?

Она так внезапно подняла на него глаза, что он отпрянул. Он начал так ее называть недавно, подражая отцу. Ее желудок сжался, как крепко стиснутый кулак. Она позволила себе подумать о ящерице, спрятанной на кухне. Она ее высушит и всю съест сама, тайком. И этого будет достаточно. Должно быть достаточно.

Они закончили еду в молчании. Когда девочка дочиста вылизала свою миску, отец положил два тыквенных семечка на грубый семейный алтарь: одно для предков, второе – чтобы умиротворить бродячих голодных духов, у которых не осталось собственных потомков, которые о них помнят.

Через несколько мгновений отец девочки поднялся, с трудом разогнув спину после поклона перед алтарем. Повернулся к детям и произнес тихо и свирепо:

– Еще один день, и наши предки вмешаются и прекратят эти страдания. --">