Герман Иванович Романов - Лихолетье (СИ)

что за секунду до этого были живыми людьми. А потом страшный удар, невыносимая боль, от которого впал в беспамятство.

Счастливец, должен был погибнуть, но в который раз повезло. На Даманском старший лейтенант Стрельников на моих глазах погиб, а ведь себя он «победным» считал — 9 мая родился, как и его сын. А я выжил — вынесли на руках по снегу, а тогда думал хана пришла. И так много раз повторялось в жизни — всегда погибал кто-то другой, а я только ранения получал. Шрамов как на драчливом барбоске скачущих блох, не иначе…

Мыслил про себя, так привычнее — по жизни неразговорчив был, таких молчунами завсегда именуют. Да и «конторская» служба такова, что говорунов на ней не терпят — лучше держать язык за зубами, целее будешь. Да и не дело для чекистов с «громкими» речами выступать, если знаешь, напиши или сообщи, но никогда не выставляй на всеобщее рассмотрение, особенно когда война идет. Последнее дело в такой ситуации устраивать внутренние разборки — они на радость врагам только. Даже если видишь, что руководство неадекватные на первый взгляд решения принимает, все равно нельзя хай поднимать, будто собака брехливая.

Ведь может быть, что ты сам просто не владеешь всей полнотой информации. Не зря говорят, что большое видится на расстоянии. Так что лучше будет, если подождать развития событий, и думать, думать и думать. Не торопиться выносить осуждающих решений, ведь позднее они могут стать оправданием — такое в жизни зачастую бывает.

Почему не больно? Нахлынуло волной, скрючило, и отпустило. Такое перед смертью бывает — сам видел. Нет, совсем хорошо стало — ничего не болит, как обычно, лишь слегка грудь давит, да в висках пульсирует. Видимо обезболивающими препаратами накачали, но не морфием — наркота мозг всегда притупляет, а сейчас ясность в мыслях полная. Одно ясно — я в госпитале, в реанимации или одноместной палате — раз тишина вокруг гробовая царствует, нехорошая тишина, что тут скажешь, и никаких голосов не слышу. Странно — а чего это у них двери скрипят и лязгают?

Он отчетливо услышал именно скрип железной двери, и звук, весьма похожий на лязг запора. Удивился не на шутку — больница ведь не карцер, чтобы двери столь серьезно укреплять. И решил посмотреть на свое нынешнее обиталище, надоело с закрытыми глазами лежать — по привычке больше — слезились. Все же старческий возраст, года уже отнюдь не молодые, хвори одолевают — короче, укатали «сивку» крутые горки.

— Не понял, это где я? В тюряге, что ли⁈

Голос стал каркающим как у ворона, и странным, чужим что ли. Но было отчего просипеть, не веря сейчас собственным глазам. Он находился отнюдь не в госпитале или больнице, а в самой натуральной одиночной камере с высоким сводом — под потолком явно окошко, прикрытое кованой решеткой. И это не причуда архитектора, принявшего хорошую дозу «горячительного». По генеральному плану возведено это строение, причем не советских времен — царских, не иначе. Бывал не раз в таких — сразу возникает иное ощущение, чувство вечности и старины, может быть. Это скорее прочувствуешь, словами трудно выразить — словно к чему-то знакомому прикоснулся. Ведь в СССР много памятников от царских времен осталось — и тюремные замки сохранялись в первую очередь еще с революции. Потому что строения эти всегда функциональны и опустевшими никогда не были — использовались строго по назначению. И чаще всего в качестве следственных изоляторов — что знаменитые петербургские «Кресты», что любая другая царская тюрьма, всегда строились чуть ли не в центре городов, а потому размещать в них СИЗО было рациональным делом.

А вот колонии, да те же знаменитые каторжные «централы» при «старом режиме», лучше держать от больших городов подальше. Так же как и воинские части — и на то есть весомые причины.

— Блин, сходил за хлебушком⁈ За что меня сюда упрятали⁈ Это никак не больница! Да и нет такого здания в Донецке…

Потрясение было настолько велико, что он сам себе стал задавать вслух вопросы, чего никогда по жизни не случалось. А еще подмывало желание пройтись и произнести какую-нибудь зажигательную речь, громко, и при этом обличающим жестом выставив руку. Это чувство, да еще в сочетании со жгучим желанием публичного выступления, было настолько необычно, что старик даже оторопел — такого за собой он никогда

--">