Вольфганг Хольбайн - Сердце волка

Ребекку, чтобы решиться ей об этом сказать. Они оба понимали, что ее состояние серьезно. Уже вторые сутки она очень много спала и испытывала все меньше желания о чем-либо разговаривать. Ребекке почти все время хотелось пить, и совсем не нужно было класть ей ладонь на лоб, чтобы понять, что у нее жар. Мевес и сам чувствовал себя ненамного лучше. Его голова казалась ему воздушным шариком, наполненным горячим воздухом, а во рту он ощущал неприятный привкус, от которого никак не удавалось избавиться. Они оба были больны. Уж лучше бы они вообще сюда не приезжали!

Дверь позади него громко захлопнулась, и этот звук разбудил Ребекку. Пока она сонно выкарабкивалась из груды набитых соломой подушек, шерстяных одеял и наброшенной сверху верхней одежды, Мевес подошел к камину и опустился перед ним на корточки. Его суставы хрустнули, как будто ему было не сорок два, а целых девяносто два года. Однако он последнее время и в самом деле чувствовал себя дряхлым стариком.

В обычной обстановке его внешность производила скорее обратное впечатление. Хотя он уже перешагнул сорокалетний рубеж, даже отъявленный скептик вряд ли дал бы ему больше тридцати пяти лет. При помощи различных видов спорта ему удавалось поддерживать хорошую физическую форму, при этом он старался не перенапрягаться. Кроме того, большинство друзей и знакомых были моложе его лет на десять, а потому иногда ему даже казалось, что лежащее в его кармане удостоверение личности — поддельное. Он был мускулистым (но совсем не похожим на тех качков, которые улыбаются с киноафиш и блестящих обложек журналов), с подстриженными под «ежик» волосами. Мевес принадлежал к той категории людей, у которых всегда бывает много приятелей: он пил умеренно, но от души и рассказывал всем, кому было не лень его слушать, что позволяет себе лишь десять сигарет в день (в действительности их было скорее тридцать). Профессия фотожурналиста давала ему возможность разъезжать по различным странам, чего он не мог себе позволить ввиду своего скромного финансового положения.

Однако в данный момент он излучал не больше жизнерадостности, чем омар, лежащий в морозильнике. Когда Мевес потянулся к покореженному кофейнику, висевшему на проволоке над пылающим огнем, его руки сильно дрожали. Он, конечно, тут же обжегся о горячий металл. Тем не менее он не издал ни звука и, поспешно донеся кофейник до стола, лишь засунул обожженные кончики пальцев в рот. Черт бы побрал эту романтику Дикого Запада!

— Сколько времени… я спала? — спросила, запинаясь, Ребекка.

В ее голосе чувствовалась изможденность.

— Недолго, — ответил Штефан.

Он вытащил пальцы изо рта, подошел к шкафу и предложил:

— Кофе?

— Последний раз я пила кофе, пожалуй, неделю назад, — сказала Ребекка. Штефану было слышно, как она снова зашевелилась под кипой покрывал. Наконец она села на кровати. — Но если ты имеешь в виду ту мерзкую светло-коричневую бурду, которую здесь называют «кофе», то… Впрочем, почему бы и нет?

Он достал из шкафа две жестяные кружки, которые были такими же старыми и покореженными, как и кофейник, поставил их на стол и наполнил до краев. Кофе хотя и не был таким мерзким, как сказала Бекки, но пить его все-таки было противно. Штефан даже не стал утруждать себя поисками сахара и молока: их тут не было. Еще неделю назад он наотрез отказался бы пить кофе без молока. Теперь же он сделал большой глоток, перед тем как взял обе кружки и пошел с ними к Бекки. Удивительно, как быстро улетучивается в человеке привередливость, когда этого требуют обстоятельства.

— Вот, держи! — сказал он. — Кофе хоть и противный, но, по крайней мере, горячий.

Ребекка спустила ноги с кровати, потянулась к кружке и прижала обе ладошки к горячему металлу. Легкая, еле заметная дрожь охватила все ее тело. Эта дрожь передалась кружке с кофе, и на поверхности черной жидкости появилась рябь.

— А где Висслер? — поинтересовалась она, отхлебнув кофе и поморщившись.

— Тут, рядом, — ответил Штефан и присел на край кровати, но старался держаться от Ребекки как можно дальше. — Он как раз торгуется, словно марокканский базарный зазывала, по поводу астрономической суммы в пятьдесят марок. И он однозначно дал мне понять, у кого тут есть право голоса. Вот ведь придурок!

Ребекка искоса посмотрела на Штефана:

— Он, видимо, знает, что делает.

— Да уж! — буркнул Штефан. — Именно так он мне и сказал. Остается только --">