Виктор Бондарук - Дьявол победил

на себя все непостижимые человеческому уму страдания. Как последний камень в огород жажды жизни, я выставлял обретение жизненного опыта процессом, осуществляющимся в обратной пропорциональности развитию у человека чувства ответственности за судьбы окружающих и пребывающим в диссонансе с благоговейным отношением к ближнему, присущем неискушенным в житейских мудростях. Подбираясь совсем близко к описанию фактов, ради которых моя книга и создавалась, я поймал себя на мысли, что последнее время испытываю странное желание обрести подобие забвения в некоей диковинной болезни, основной симптоматикой которой были бы легкий озноб, спутанность сознания и ноющая боль в голенях.

Безусловно, данный пролог произведения не охватывает всех нюансов велеречивого вступления к своему умершему при родах предшественнику. Но все случившееся, что сохранила память, я собираюсь передать в полной сохранности.

I. Богиня небытия

Вечер тот начинался как один из тех вечеров, когда я, растратив все слишком скудные для выживания силы, старался как можно более наглухо закрыться от реальности, для чего прибегал не к потворству всем своим прихотям, а напротив – к самоистязанию, считая, что дальнейшее искусственное усугубление усталости от жизни будет способствовать прохождению неизвестной пока точки невозврата, так что восприимчивость к страданиям отступит сама собой. У меня никогда не было серьезных намерений расстаться с жизнью или довести себя до состояния достаточно жалкого, чтобы привлечь чье-то внимание, но иногда я был не прочь наказать этот телесный саркофаг, подвергнув его маленькой поучительной экзекуции. Я всегда памятовал о физическом происхождении любой моральной неустроенности и страшно гневался на тело за его неспособность поставлять душе такое количество ресурсов, которое было бы достаточно для того, чтобы сделать ощущение радости перманентным. Да и вообще, меня всегда раздражала природная уязвимость этого самого тела, я не мог смириться с тем фактом, что оно не терпит безжалостной эксплуатации даже для самых возвышенных целей, требуя заботливого и бережного отношения к себе. А главное, что забота эта мало чем окупалась, более того, она же в известной степени и вызывала к жизни все новые потребности избалованного существа. Потому я и выбрал кратковременные сеансы вивисекции своим собственным методом обуздания строптивостей требовательной и неумолимой плоти. В минуты, когда я устраивал ей очную ставку с лезвием ставшего любимым кухонного ножа, я ощущал себя отыгрывающимся за все причиненные мне обиды. Самоистязание – только оно давало телу испытать всю палитру до боли обостренных похотей; для меня оно было одновременно жестом смирившегося отчаяния и нетерпеливого требования счастья, я глумился над поверженным в прах и славословил всевластного Победителя, вымаливал благословение и изрыгал заклятия. И таким близким и неотвратимым казалось мне пришествие Полубога, того, кто вызволит из человеческих пут и поставит последнюю точку в истории вечного вырождения. И кровь, когда она оставляет тело, подобна гордому орлу, освобожденному из заточения в тесной клети и взмывающему в небеса; ее не отличить от могучей полноводной реки, разносящей в щепки ненавистную, рукотворную плотину; кровь, этот вездесущий орган жизни, не должна поддерживать презренную развалину, запечатлевшую в себе образ и подобие мучителя, ее удел – воля и необузданность.

Именно так у меня завершался один из многочисленных промозглых и тоскливых вечеров, когда я, завершив свой обряд очищения болью, вымыв нож и сделав глоток воды, дабы избежать синкопального состояния, собрался покинуть кухню и перебраться к себе в комнату, где мог бы в спокойной обстановке принять причастие медленно вытекавшей кровью. Выйдя за пределы кухни, я погасил там свет, оставшись в полной темноте, и уже собирался, пройдя коридор, попасть в залу, а оттуда – и в свою комнату, как вдруг мне показалось, будто я услышал глухой стук, напоминающий два или три тихих шага по линолеуму кухонного пола у меня за спиной. Я тут же замер и с минуту простоял, напряженно вслушиваясь, еще толком не понимая, как на это среагировать, не подшутил ли надо мной собственный слух; наконец, решился обернуться и, не зажигая почему-то свет (до сих пор не пойму, что меня удержало от этого), попытался всмотреться в темноту, но ничего не обнаружил. --">