Алексей Борисович Биргер - Стеклодув

вспоминать славную историю нашего рода стеклодувов.

– Твой прадед к императорскому столу такой графин сделал, что, если хочешь знать, царь только из его графина и желал пить. А царь толк в красивом столе понимал. Графин тот вроде простенький был, но плыл по скатертке как царевна-лебедь. Представляешь себе? Крышка-то была сделана в виде плывущего лебедя, вставленного то ли в корону, то ли в кольцо ровных волн - и так, и так можно было понимать. На прадеда еще все насели: мол, надо делать на крышке графина двуглавого орла, не иначе. Как же так, чтобы на царском столе - и не символика государства была! А прадед уперся. Я, мол, лучше знаю, что тут подойдет. И вправду, знал! Царю, говорят, не без страха прадедов набор показывали: графин и рюмки, мол, не велите казнить, ваше величество, не захотел мастеровой государственную символику делать, чего с дурака возьмешь... Но царь - тот сразу оценил. А какие твой прадед пасхальные яйца делал! Он еще от прапрадеда перенял навык. Вот такое яйцо, цельного стекла, а внутри него хошь церковка расписная, хошь травка зеленая - колышется, если яйцо на свету поворачивать, хошь что. А еще, бывало...

Я все эти рассказы знал наизусть и мог бы сам их пересказать, но слушал будто впервые. Эту посиделку я до сих пор ярко помню: "гостиная" нашего одноэтажного домика... Вся улица состояла из подобных нашему бревенчатых домов с огородами и высокими сплошными заборами... Кружевные занавески на окнах, за окнами - осенняя непроглядная тьма, печка жарко натоплена... Мы продолжали жить больше "на дровах", хотя и до наших домиков добрался централизованный газ, и газовая колонка была, а за год до этого отец сделал настоящую ванную комнату с ванной... Старый, черно-белый еще, телевизор в углу, заботливо прикрытый салфеткой такого же кружева, что и занавески на окнах, круглый стол под белой скатертью, пятирожковая люстра под потолком... Плафоны этой люстры в виде расцветающих лилий, бледно-молочного стекла с тонкими, почти исчезающими сиреневыми прожилками тоже были нашего собственного производства. Люстру подарил дядя Миша Кольчак, первый мастер по плафонам. Его плафоны чуть ли не в Кремль шли, и все знал, что их продают за "валюту". Конечно, что такое "валюта" я в те времена плохо себе представлял, да, по-моему, и взрослые не очень-то знали, что это такое. Валюта мерещилась чем-то одновременно и страшным, и безумно драгоценным, престижным. Мне сейчас смешно думать, что монетка, которую я подбрасываю в руке - это тоже "валюта". Впрочем, насколько я пытаюсь припомнить себя маленького, валюта представлялась мне чем-то вроде золотых монет, грудами лежащих в подземельях и, как всякое золото, заколдованным. Кто возьмет его без спросу, тому очень плохо придется. И порой в огненном сиянии расплавленного стекла мне виделось сияние этих золотых монет, этой "валюты", которая посыплется на меня, когда я превзойду всех мастеров-стеклодувов в мире. Да, я стану таким мастером, которому не страшно спуститься в подвалы с заколдованным золотом и унести столько, сколько душа пожелает. И тогда я...

Честно признаться, мне очень смутно припоминается, о чем я тогда мечтал. О том, разумеется, как смогу купить все, что захочу. Но чего я хотел? Жизнь была бедной и скудной, не было каких-то вещей, на которые мы сейчас просто не обращаем внимания, - настолько они привычны. Скажем, я всего раз в жизни пробовал апельсин. И с тех пор мечтал об апельсине! Мне трудно было себе представить, сколько может стоить такое чудо. Но за одно маленькое оранжевое солнышко я мог бы отдать сколько угодно золотых монет. Еще я мечтал о новых санках, о собаке, о пожарной каске или милицейской фуражке...

Скажем так: неважно, о чем я мечтал, важно, что я хотел заработать как можно больше золотых монет, "валюты". Мечты приходили и уходили, а желание разбогатеть оставалось. И главное - сохранялась, а однажды поселившись, крепла твердая уверенность, что я имею полное право разбогатеть, потому что я лучший, я изначально создан как лучший. И если мне попытаются недодать того, что мне положено за мой дар, то это будет несправедливо. И я имею полное право исправлять эту несправедливость так, как сам сочту нужным.

Не поспешил ли я, заговорив о своем даре после единственного удачного опыта? Нет, не поспешил, потому что уже перехожу к дальнейшему, к тому, что было после того великого дня.

На следующий день мы выглянули утром в окно и ахнули: все было присыпано первым снегом, белым-белым. Просторы --">