Тим Леббон - Зомби апокалипсис

одурачить. Американцев? Европу? Марсиан? Если живешь в Великобритании, не можешь не замечать, что творится вокруг — начиная с Закона о чрезвычайных полномочиях полиции и заканчивая смертями на Трафальгарской площади, последовавшими непосредственно вслед за его принятием. Ну разве что ты по-настоящему очень, очень глуп — а это, как ни прискорбно, свойственно многим. С тех пор как объявили о готовящемся Фестивале, газеты только

о нем и твердят. Как будто бы в городе ничего больше не происходит (если уж на то пошло, именно этого они и хотели добиться). Печатались серьезнейшие анализы, как именно будут праздновать «наши мальчики» в армии и какая это радость для них. Язык статей потворствовал обывателям, чьи умы так мелки, а горизонты так узки, что их не увидать невооруженным глазом. Тщательно разбирались «достоинства» проекта, обсасывалось, кто получает взятки и кто снимает сливки (политики и строительные подрядчики, естественно, что неудивительно), обсуждалось, достаточно ли внимания уделено компенсации кровавой угольной задолженности ... Рисавались перед населением, другими словами, а толку-то ... И конечно, повсюду все эти бесконечные напряженные дискуссии, где именно соизволят состояться «торжества», — я уж молчу о специальном реалити-шоу, об этой «Минуте славы», где выбирался тот, кто споет национальный гимн на церемонии открытия (о господи!).

Хлеб и зрелища, пыль в глаза. Бесконечный «мертвый сезон». Попытка сгенерировать белый шум, который заглушил бы треск разваливающейся страны. Я как-то сказал Зои, что это все равно что устраивать оргию во время пожара Англии. Тогда шутка казалась смешной. Сейчас, когда я печатаю это письмо, я вижу за окном остовы зданий. И мне уже не смешно.

Я, как мог, пытался отгородиться от всего этого дерьма, но недели три назад, во время завтрака, Зои вошла на кухню и поделилась новостью: «Радио-4» бодро сообщало, что подготовительные работы к Новому Фестивалю начинаются на одной из площадок Южного Лондона, а именно на уничтожающемся кладбище у церкви Всех Святых. Наверное, мне уже не хватало вас с папой гораздо сильнее, чем я осознавал, потому что — хотя я и совершенно забыл о существовании этой церкви, если честно, — все внезапно вернулась.

Я вспомнил, как ты водила нас на долгие прогулки в Гринвичский парк, как мы бродили вокруг Королевской обсерватории, потом перебирались на тот берег реки и перекусывали у Гарфункеля на Лестер-сквер, а потом ты покупала нам игрушку в «Хамлизе»¹, если мы вели себя хорошо (а в такие дни мы обычно вели себя хорошо).

Сейчас кажется, что все это было очень давно, — но, когда я услышал о разорении кладбища, воспоминания просто обрушились на меня — об этих наших прогулках, и еще одно (по правде, довольно часто посещавшее меня): как однажды утром, на одной из таких прогулок, папа, глядя сквозь ограду на церковь Всех Святых, на кладбище со старыми покосившимися надгробиями, объяснил мне, что такое смерть. Думаю, это было вскоре после того, как умерла бабушка.

Я был к ней очень привязан, и вот папа объяснил (насколько можно объяснить восьмилетнему ребенку), почему я больше никогда ее не увижу, кроме как в своих воспоминаниях, и что иногда этого достаточно. Он присел возле меня на корточки, говоря это, и был спокоен, сдержан и, как я теперь понимаю, очень, очень силен духом, если учесть, что речь шла о его матери, умершей всего две недели назад. Даже Карен, кажется, восприняла эту идею вполне адекватно, хотя (как тебе известно) моя дорогая сестренка даже тогда была склонна все драматизировать. Помню, как я поднял глаза, а ты стояла за папой, положив руку на его плечо, пока он говорил.

И еще, там, на кухне с Зои, я вспомнил, что чувствовал много лет спустя, уехав в колледж. Оторваться от дома, поднять голову от лугов детства и увидеть взрослую жизнь с длинными дорогами и темными аллеями, горами и сломанными мостами, радугами и высокими небесами. Один, впервые за всю мою жизнь, — и никто не стоит за моей спиной, положив руку на плечо, давая знать, что присматривает за мной. И все же...

Я знаю, что вы все еще там, вы оба, и что мне никогда не придется взирать сквозь любые ограды жизни в одиночку.

Ладно, дальше. Я вдруг страшно разозлился. Просто поверить не мог, что правительство и иже с ним позволили взять и раскопать церковный погост — наше кладбище, как я теперь о нем думал, — и я решил, что мы с Зои должны что-то сделать, и сделать прямо --">