Ганс Гейнц Эверс - Казнь Дамьена

женщина, которая заслуживала слепой, всепоглощающей любви мужчины, то это была леди Синтия. И поэтому многочисленные измены сэра Оливера казались мне еще более вероломными и омерзительными.

Ей было около двадцати семи лет. Если бы во времена Ренессанса она жила в Риме или в Венеции, се портреты можно было бы увидеть сейчас не в одной церкви. Я никогда не встречал другой женщины, которая была бы столь поразительна похожа на мадонну. У нее были золотистые темные волосы, разделенные посередине пробором, лицо имело замечательные, правильные черты. Глаза, глубокие, как море, казались мне аметистовой мечтой: а длинные, тонкие руки отличались такой белизной, что едва не просвечивались; ее шея – ах, мне казалось, что се шея вообще делала эту женщину неземной. Шаги были так легки, что их невозможно было услышать. Казалось, что ока не ходит, как все, а плывет. Неудивительно, что я влюбился. Я написал дюжину сонетов: первые – на немецком, потом – на английском. Вероятно, они были очень слабыми, но если бы вы прочитали их сейчас, то смогли бы представить себе необыкновенную красоту леди Синтии и состояние моей душе.

И эту женщину постоянно обманывал сэр Оливер, даже не стараясь хоть как-то скрывать это. Естественно, подобное поведение могло вызывать у меня лишь неприязнь к нему, с которой я ничего не мог поделать. Он заметил это и раз или два пытался заговорить со мной, но не мог найти подходящего предлога.

Я никогда не видел, чтобы леди Синтия смеялась или плакала. Она была необыкновенно тихой и напоминала тень, неслышно скользящую по коридорам замка ж парку. Она не ездила верхом, не играла в гольф, не увлекалась никаким видом спорта. Не занималась она и домашним хозяйством – это было предоставлено старому дворецкому. Но, как я уже сказал, она была очень набожна – регулярно ходила в церковь и посещала бедняков из трех деревень. Всякий раз, прежде чем сесть за стол, она произносила молитву. Каждое утро и каждый вечер она ходила в часовню замка, становилась на колени и молилась. Я никогда не видел, чтобы она читала газету, и лишь несколько раз замечал у нее руках книгу. Правда, она много времени уделяла вышиванию, и у нес получались великолепные кружева и кайма. Иногда она садилась за рояль или играла на органе в часовне. Держа иглу в руках, она часто тихо напевала, и почти всегда это была какая-нибудь простая мелодия. Прошло много лет, прежде чем я понял абсурдность того, что эта женщина, у которой никогда не было детей, любила петь колыбельные песни. Тоща же я относил это на счет ее задумчивого, мечтательного состояния, и это даже меня очаровывало.

Наши отношения установились с первого же дня: она была госпожой, а я – ее послушным пажем, безнадежно влюбленным, но безупречно себя ведущим. Иногда она разрешала почитать мне вслух романы Вальтера Скотта. Она терпела мое присутствие рядом с собой, когда играла или шила, и часто пела для меня. За обедом я обычно сидел рядом с ней. Так как сэр Оливер часто уезжал из имения, мы нередко оставались наедине. Ее сентиментальность постепенно передалась мне. Казалось, что она постоянно о чем-то грустила, и я считал своим долгом грустить вместе-с ней.

По вечерам она стояла у окна своей комнаты в башне замка, а я любовался ею из парка. Несколько раз я заходил в комнату, но юношеская застенчивость не позволяла мне заговорить с ней. На цыпочках я спускался по лестнице обратно в сад, прятался за деревом и страстным взглядом смотрел на окно из своего убежища. Она подолгу стояла так, не двигаясь. Часто она сжимала руки, по всему ею лицу пробегала дрожь, но задумчивые аметистовые глаза по-прежнему оставались неподвижными. Казалось, она ничего не видела перед собой, взгляд ее лишь рассеянно скользил над деревьями и кустами.

Однажды вечером я ужинал с ней. Мы долго беседовали, а потом пошли в комнату, где стоял рояль. Она поиграла для меня, но не музыка вызывала во мне трепет. Я смотрел на ее белые ладони, на ее пальцы, казавшиеся мне божественными. Закончив играть, она повернулась ко мне. Я схватил ее ладонь и стал целовать кончики пальцев. В этот момент вошел сэр Оливер. Леди Синтия, как обычно, вежливо пожелала ему спокойной ночи и вышла.

Сэр Оливер заметил мое движение, увидел мои взволнованные глаза, которые, казалось, кричали о том, что было у меня на душе. Он прошелся по комнате широким» шагами, подавляя желание крепко выругаться. Потом подошел ко мне, похлопал по плечу и сказал:

– Ради бога, --">