Кларк Эштон Смит - Ивовый пейзаж

поскольку к увольнению с императорской службы прилагалась и доля незаслуженной опалы. Чтобы добывать предметы первой необходимости и продолжить образование своего брата, Ши Лян теперь был вынужден одну за другой распродавать многие невосполнимые семейные реликвии, старинную резьбу по нефриту и слоновой кости, редкий фарфор и картины из родового собрания. Он делал это с величайшей неохотой, с чувством крайнего стыда и осквернённости, какие мог испытывать только истинный поклонник подобных вещей, и тот, чья истинная сущность была посвящена прошлому и памяти о предках.

Проходили дни и годы, коллекция постепенно истощалась фрагмент за фрагментом; приближалось время, когда обучение По Луна завершится, когда он станет учёным, сведущим во всех классических науках и имеющим право на почётный и выгодный пост. Но увы! фарфоровые и лакированные вещицы, нефриты и слоновая кость уже были распроданы; также закончились и все картины, кроме ивового пейзажа, столь дорогого сердцу Ши Ляна.

Смертная, неутолимая печаль, страх, превосходящий хлад самой смерти поселились в сердце Ши Ляна, когда он осознал эту истину. Ему казалось, что он не сможет жить дальше, если продаст эту картину. Но если он не станет её продавать, то как сможет выполнить братский долг перед По Луном? Был только один возможный выход; и он тотчас же послал весть мандарину Мун Ли, ценителю, который скупил остальные части старой коллекции, сообщив ему, что теперь картина с ивами продаётся.

Мун Ли давно мечтал об этой картине. Он приехал лично, его глаза блестели на толстом лице с алчностью коллекционера, учуявшего выгодное дельце; и эта сделка вскоре была заключена. Деньги были выплачены сразу; но Ши Лян попросил позволения оставить картину ещё на один день, прежде чем передать её мандарину. И зная, что Ши Лян — человек чести, Мун Ли охотно согласился на это условие.

Когда мандарин ушёл, Ши Лян развернул пейзаж и повесил его на стену. Его условие, поставленное Мун Ли было вызвано неодолимым чувством, что он должен хотя бы ещё час провести с любимым пейзажем, должен ещё раз посетить в мечтах своё неосквернённое убежище. После этого он уподобится человеку, у которого нет ни дома, ни прибежища; ибо знал, что во всём мире не было ничего, что могло бы заменить ему картину с ивами или предоставить подобное убежище для его грёз.

Мягкие лучи раннего вечера рассеивались на шёлке полотна, висевшего на голой стене; но для Ши Ляна эта картина была окутана светом небесного волшебства, была затронута чем-то большим, нежели одно лишь приглушённое сияние закатного солнца. И ему казалось, что никогда прежде листва не была настолько бессмертно-весенней, или туман вокруг горы настолько пленительным, вечно опалово-тающим, или дева на незатейливом мосту настолько прекрасной и неувядаемо юной. И каким-то образом, непостижимыми чарами перспективы, сама картина сделалась больше и глубже, чем прежде и таинственно приобрела ещё большую реалистичность или видимость существующего места.

С невыплаканными слезами в сердце, словно изгнанник, который прощается с родной долиной, Ши Лян наслаждался печальной роскошью, в последний раз рассматривая картину с ивами. Как и тысячу раз прежде, его фантазия бродила под ветвями и около озера, она населяла крошечную хижину, чья крыша была так соблазнительно показана и в то же время скрыта, она вглядывалась в горные вершины из-за стелющейся листвы или останавливалась на мосту, чтобы побеседовать с пионовой девой.

И тут произошла странная и необъяснимая вещь. Хотя солнце уже село, пока Ши Лян продолжал смотреть и мечтать, и в комнате сгустились сумерки, сама картина не стала менее отчётливой и яркой, чем прежде, словно её освещало солнце из иного времени и пространства, отличное от нашего. И пейзаж увеличился ещё больше, пока Ши Ляну не начало казаться, что он смотрит через открытую дверь на совершенно реальное место.

Затем, когда его охватило замешательство, он услышал шёпот, который не был настоящим голосом, но, казалось, исходил от пейзажа и слышался, словно мысль в глубине его разума. И этот шёпот сказал:

«Так как вы любили меня столь долго и столь нежно, и потому, что корни вашего сердца здесь и чужды всему внешнему миру, ныне мне дозволено стать для вас неприкосновенным убежищем, о котором вы мечтали, и местом, где вы сможете вечно бродить и

--">