Николай Ободников - Кладбище под кроватью

Фюрстенберг опустила голову, точно готическая школьница, позабывшая выучить урок.

– Это недоразумение больше не повторится, господин Отцевич.

– Постоялец! Я! – провозгласил Ким, не слушая извинения грымзы, и зашагал вверх по ступеням.

Второй этаж западного крыла преподнес детективу сюрприз. Двери всех номеров, кроме, разумеется, двадцать седьмого, были настежь распахнуты. Настоящий парад отворенных дверей, за которыми прятались они – ледяные обитатели «Синих холмов».

Ким сделал первые шаги в направлении своего номера.

– Я спать, так что катитесь все к чёрту, – прошептал он.

Детектив хохотнул и поставил ладони у лица – наподобие лошадиных шор. Ему совершенно не хотелось встречаться глазами с этими молчунами, предпочитавшими могильную тишину. По нему шарили чужие взгляды, опалявшие холодом. Ковролин всасывал звуки шагов.

Толкнув дверь своего номера, Ким ввалился внутрь и услышал, как одновременно захлопнулись двери по всему коридору. Огромный треск в чудовищной, ватной тиши. Хотелось орать от ужаса и безысходности. А еще хотелось спать.

Скинув плащ, Ким повалился на кровать, приняв перинный удар на живот. Где-то совсем рядом подпрыгнул отпружинивший револьвер. Перед тем как окончательно уплыть на лодочке, мотором которой служила выпивка, Ким подумал, что под кроватью вроде бы клубилось что-то серебристое. Его правая рука соскользнула вниз, и он уснул.

Ближе к полуночи, когда за окнами окончательно растеклась туманная ночь, Ким проснулся. Переполненный мочевой пузырь призывал его исполнить хозяйский долг. Детектив попытался встать и со страхом понял, что одна из рук ему не подчиняется.

– Пусти, ну ты чего? – забормотал он.

Стрела страха пронзила позвоночник Кима, отдавшись тупой болью в голове. Пока он дрых на животе, свесив руку, то, что существовало под кроватью, очнулось. И эта штука, судя по всему, решила поприветствовать его крепким рукопожатием. Смердело свежей землей. Голоски заунывно пели. Стучали лопатки.

– Пусти, господи! Пусти!

Ревя и катаясь по кровати, Ким принялся дергать руку. Он до смерти боялся увидеть, что с ней происходит. Но едва детектив нащупал револьвер, как пленница очутилась на свободе.

Перед глазами Кима возникла обрубленная конечность, которой недоставало кисти. Могильные лопатки постарались на славу.

Новый слой ужаса дала струйка крови, попавшая детективу на лицо. Теперь Ким голосил во всю мощь. Боль была нестерпимой. Алкоголь, напитавший тело, не справлялся с разъединенной плотью и перерубленной костью.

Следующей остановкой Кима перед смертью были пол номера и прозрение.

Детектив с завываниями грохнулся с кровати, и его взору открылось немыслимое.

Под кроватью находилось настоящее миниатюрное кладбище.

Под основанием, на котором лежал матрас, клубились серые облака, чуть залитые серебристым светом. Пыльный пол сменили десятки могильных курганов и склепов, между которыми торчали крохотные надгробия и кресты. Маленькие существа с собачьими головами, вооруженные теми самыми лопатками, как раз заканчивали хоронить мизинец добытой руки. Даже успели поставить крохотную плиту с соответствующей картинкой.

Ким, напрочь позабыв про кровоточащую культю, с ошарашенным видом уставился на грубую картинку своего пальца. Песьеголовый священник с непередаваемым страданием на морде отпевал зарытый кусочек мяса. Подобные картинки заполняли всё кладбище. Пальцы, ступни, пятки, кисти, детская голова – всё то, чего лишились постояльцы гостиницы, не умевшие контролировать себя во сне.

Кладбище походило на область черной фантазии – когда невозможное выдирает человеческий рассудок из привычной скорлупы и с чавканьем пожирает его.

Ким скосил глаза и заорал. Крошечные гробокопатели, облепив его потную шею, вовсю орудовали лопатками. Некоторые при этом пели. Кожа, волокна мяса – отделялось всё. Вопя от ужаса, будто избитое, обезумевшее животное, детектив вытянул уцелевшую руку, намереваясь разорвать песьеголового священника залпом из револьвера.

Сила, обитавшая под кроватью, стремительно втащила к себе оравшего Кима, и он исчез в пороховой вспышке единственного выстрела.

Спустя полчаса после того, как детектив нашел свое место между жизнью и смертью, в вестибюле зазвонил телефон. Фюрстенберг, пересчитывавшая выручку, сняла трубку.