Виктор С. Качмарик - Убийство вне статистики

человек знает, что он смертен. Но почему-то человек разменивается по мелочам, ссорится с ближними, льстит, хочет побольше заработать денег, делает подлости другим людям. А тут приходит белая с косой — смерть — и уже ничего не надо, и денег не унесёшь на тот свет, и уже не попросишь прощения у своих родственников за причиненные им обиды.

Человек часто мечтает о том, как он через год сделает что-то, мечтает, как он со своими детьми будет проводить время через пять лет, но смерть забирает его, и не помогут большие деньги, сложенные и сэкономленные им за всю жизнь.

Вот могила судьи, который в конце сороковых и начале пятидесятых, в сталинское время, засудил не одного человека на смерть. Кого-то засудил за то, что он украл на колхозном поле пять колосков пшеницы, и судье было всё равно, что у осуждённого им остались дома голодные дети. Кого-то осудил на смертную казнь по фальшивому доносу, что человек является иностранным шпионом. Кто в то время проверял доносы подлых людей? На старости лет этот судья получал повышенную пенсию. Как-никак заслужил. Родственники судьи всегда приносят на его могилу свежие цветы, а убиенным по вынесенным им незаконным судебным решениям никто цветы не принесёт. Родственники этих несчастных даже не знают, где могилы их родных на бескрайних просторах Сибири, где поросли забытьём места сталинских мест заключения.

Вот возле моего отца похороненный ребёнок, ибо год рождения и смерти один — 1969-й. Ребёнок даже не понял, почему он появился на этом свете. Не оставил потомков, не встречал рассветы, не обнимал любимую. Печаль. А ведь так и есть в этом мире — в тот день, когда мы родились, кто-то умер. А ведь так всегда было и будет! Нужно освобождать биологическое пространство для новых поколений. Как бы нам этого не хотелось — такова наша никчемная жизнь.

Захожу на старую часть кладбища. Старинные склепы. Красивая архитектура старинных захоронений. На меня смотрят фото столетней давности. Вообще я люблю столетней давности фото. С этих столетних фотографий смотрят на нас спокойные, простые лица. Глаза их простые, добрые, доверчивые. Почему-то глаза этих людей не похожи на глаза современных людей, среди которых есть много циничных людей. Может, я не прав? Сейчас много ненатурального: еда, воздух, одежда, человек, любовь.

И тут мне показалось, что все похороненные с завистью смотрят с надгробных плит на меня. «Ты живёшь и радуешься жизни, а мы уже не можем радоваться простому рассвету и солнечному теплу», — говорят их укоризненные взгляды.

И тут я вспомнил слова из стихотворения российского поэта Некрасова, которые он написал в то время, когда сам лежал на смертном ложе:

Скоро стану добычею тленья.

Тяжело умирать, хорошо умереть;

Ничьего не прошу сожаленья,

Да и некому будет жалеть.

* * *

Умираю, как жизнь начинал.

Узы дружбы, союзов сердечных —

Всё порвалось: мне с детства судьба

Посылала врагов долговечных,

А друзей уносила борьба.

Песни вещие их не допеты,

Пали жертвой злобы, измен —

В цвете лет; на меня их портреты

Укоризненно смотрят со стен.

В жизни всегда будет зло и добро, свет и мрак, жизнь и смерть.

Вот часть кладбища, где захоронены жертвы Холокоста. До 1943-го в моём родном городке жило 50 % евреев, 35 % поляков, 15 % украинцев. Но нацистов не устраивало живое еврейское население, и они решили всех их убить. В годы Второй мировой войны, во время нацистской оккупации, в июле 1943-го нацисты в моём городе свезли всех евреев на высокий холм за городом. От новорождённых до стариков. Всех расстреляли и закопали. Местные жители запомнили исполнителя расстрела несчастных — эсэсовца из зондеркоманды. Он сидел за столом, на котором стоял пулемёт, на руках у него были белые перчатки и на столе стоял термос с кофе, и палач в перерывах попивал кофе, держа его руками в белых перчатках и выполняя свою гнусную работу. В ямах, засыпанных землёй, над убиенными ещё трое суток шевелилась земля. Матери с дочерями сплелись вместе косичками, чтобы после смерти могли их по этому признаку идентифицировать, что они родные. Нереальная, трагическая, нечеловеческая фантасмагория. Всех других жителей города — от детей до стариков, украинцев и поляков — заставили смотреть на расстрел этих невинных и несчастных людей. Маме моего учителя по истории, которой тогда было десять лет, --">