Говард Филлипс Лавкрафт , Клиффорд Мартин Эдди - Любовь к мертвецам

гробом, беспорядочные нагромождения благоухающих цветов и горестные вздохи собравшихся стряхнули с меня мою всегдашнюю апатию и всецело завладели моим вниманием. Легкий толчок острого материнского локтя вывел меня из задумчивости, и я покорно последовал за ней через всю комнату к гробу с телом моего предка.

Впервые в жизни я столкнулся лицом к лицу со смертью. Глядя на безмятежное, умиротворенное лицо, изрезанное сотнями морщин, я недоумевал, отчего все кругом так скорбят. Лично мне казалось, что дедушка пребывает в состоянии безмерного блаженства, что он счастлив и удовлетворен. Я чувствовал, как мною овладевает какой-то необъяснимый восторг. Ощущение это назревало постепенно, исподволь, так что я далеко не сразу отдал себе в этом отчет. Когда я мысленно оглядываюсь на те знаменательные минуты, я все больше убеждаюсь в том, что упомянутое ощущение зародилось во мне с первого же взгляда на сцену похорон, а затем лишь медленно и коварно укрепляло свои позиции. Какие-то неведомые зловещие токи, исходившие от трупа, словно магнитом удерживали меня на месте. Казалось, все мое существо получило некий электрический заряд; я чувствовал, как помимо воли распрямляются мои члены. Я сверлил глазами смеженные веки мертвеца, пытаясь проникнуть за них и выведать тайну, которую они охраняли. Внезапно сердце мое забилось в каком-то нечестивом порыве; оно колотилось так бешено, словно хотело покинуть пределы моей бренной оболочки, Меня обуяло безумное и безудержное вожделение, но вожделение не плотское, а душевное. Подходя к гробу, я еле волочил ноги; покидая его, я летел, как на крыльях.

Траурный кортеж проследовал на кладбище. Я шел вместе с ним, ощущая непривычную бодрость во всем теле. Тот таинственный заряд, что я получил от мертвеца, был подобен живительному глотку колдовского эликсира, приготовленного по богомерзким рецептам Сатаны.

Все внимание горожан было сосредоточено на траурной церемонии, и перемену в моем поведении не заметил никто, кроме моих родителей. Зато в те две недели, что последовали за похоронами, происшедшая со мной метаморфоза была на устах всей округи. Лишь к концу названного периода, когда повод для сплетен практически исчез, болтовня заметно поутихла, а еще через пару дней я вернулся к своей прежней инертности — правда, уже не такой безнадежной и всепоглощающей, как в былые времена. Если раньше у меня даже не возникало желания выйти из своего обычного расслабленного состояния, то теперь меня все чаще стало донимать какое-то смутное беспокойство. Внешне я снова стал самим собой, и любители позлословить вынуждены были переключиться на более достойные предметы. Увы, они даже не подозревали об истинной причине моего кратковременного воодушевления, в противном случае они тут же отвернулись бы от меня, как от прокаженного. Да я и сам пока что не догадывался о той преступной страсти, жертвой которой я стал, — иначе я бы навеки удалился от мира и провел остатки своих дней в одиночестве и покаянии.

Беда не приходит одна, и, несмотря на пресловутое долголетие жителей Фэнхэма, в ближайшие пять лет последовала смерть обоих моих родителей. Сперва трагическая и нелепая случайность оборвала жизнь моей матери. Скорбь моя была глубокой и неподдельной, а потому я был немало озадачен тем обстоятельством, что с ней парадоксальным образом сочеталось то почти уже забытое ощущение душевного подъема и дьявольского восторга, которое я впервые испытал, стоя у гроба дедушки. Как и в тот раз, сердце екнуло у меня в груди и затрепетало, как птица, яростно разгоняя по жилам горячую кровь. Выходило, что я стряхнул с себя мертвящие узы лени и косности лишь затем, чтобы взамен их взвалить на свои плечи бесконечно более тяжелую ношу преступной, нечестивой страсти. Я часами не покидал смертного одра моей матери, впитывая всеми порами души тот дьявольский нектар, которым, казалось, был пропитан воздух затемненной комнаты. В каждом вдохе я черпал новые силы, возносясь до предельных высот ангельского блаженства. Я знал, что все это — не более, чем своего рода горячечный бред, что он скоро пройдет, и я ослабну и телом, и духом ровно настолько, насколько теперь воспрял. Но — увы! — я уже не мог противиться своей страсти, как не мог развязать безнадежно запутанный гордиев узел своей судьбы.

Теперь я точно знал, что по какой-то неизвестной причине — возможно, вследствие порчи, напущенной на меня во младенчестве — --">