Сергей Александрович Демченко - Люди из ниоткуда. Книга 2. Там, где мы

единоличного безумия худшее для нас и всех выживших — ещё впереди…

…Последнее оледенение Земли, вызванное падением кометы, в результате чего вымерли динозавры, продолжалось не один миллион лет. И хотя нынешняя ситуация не в пример легче и менее катастрофична для планеты в целом, для слабого человеческого племени это очень серьёзное, если не последнее, испытание…

К тому же очень скоро на руинах цивилизации может вызреть чьё-то неуёмное желание «объединения». Такие всегда находились на фоне дезорганизованности и разобщённости, упадка и разброда, дабы раньше всякого разумного времени поднять пинками окровавленное население на борьбу ещё более самоуничтожительную, чем все войны, катаклизмы и моры разом. Борьбу за воссоздание новых «властных начал». А точнее, за собственные власть и амбиции…

Но я не спешил делиться своими грустными мыслями с кем-либо. Напугай я ими всех с самого начала, — можно было смело считать, что в нашем и без того напряжённом сообществе настроения и оптимизм рухнут ниже уровня ныне смёрзшегося в непреодолимой прочности кристалл дёрна.

Ну, предполагать-то я это предполагал, допустим. Ну, кое-что рассчитал. Что-то предвидел, — по опыту и логике имевших место ранее событий.

По знанию природы человеческой сущности…

Где-то в истории ныне загибающегося человечества. Где-то даже в далёком прошлом самой планеты…

Но чтобы та-ак нас снова приголубить?!

Так шаркнуть расхлябанным сапогом по ликующей морде…

К чёрту лирику!

Окурок остервенело, нагло примерзает, впиваясь клещом, при каждой торопливой затяжке норовя оторвать хоть кусочек, хоть мелкий лоскуток и без того растрескавшейся, спёкшейся кровянистыми волдырями сухой кожи синюшных губ.

Одеревеневшие пальцы рук и бесконечно давно потерявшие всяческую чувствительность костяшки высушенных адским холодом ног.

Промороженная до состояния шуги кровь и водянисто булькающие при дыхании истерзанные гадким воздухом и стужей лёгкие.

И глаза… — кровавые разливы безбрежной тоски и усталости на мертвенно-жёлтых белках. Лихорадочно сверкающие бусины, прячущиеся в глубине очерченных терпеливо сдерживаемой яростью впадинах чёрных глазниц…

Это мы.

Мы измотаны, голодны и давно на пределе.

И нас всего семеро. Лучших из тех, кто есть, кто ещё числится на этот момент в живых. Лучших, — тех, кто пировал и резался в картишки не раз и не два со смертью за одним потёртым кособоким столом, и оставлял её в «дураках», всякий раз вовремя и умело вынимая из колоды нужный козырь.

Семеро сгоревших, словно свечи, одичавших сердцем и обугленных душою существ. Людей, умеющих убивать гораздо лучше, чем причёсываться…

И всего лишь — семеро.

Это всё. Всё, что мы смогли собрать и выставить на кон в этой игре.

И далеко, далеко за нами осталась ещё жалкая горстка тех, кто со слезами и надеждой собрал нас в этот утопический и почти нереальный «сабельный поход».

Я не хочу и не могу уже даже вспоминать ничего из того, что дурным сном расплескало, разметало нашу жалкую, собранную по муравьиным крохам реальность, наш мнимый рай на берегу пылающей ныне своими серными водами «Реки Забвения».

Но раз за разом, — вновь и вновь, при любом удобном для них случае, — эти мысли лезут нам в головы.

И мы ожесточённо отхаркиваем их на снежную вату зимы, словно чужеродный сгусток из глубины поражённого недугом организма. Словно тугого, жирного червя, пожирающего изнутри наше измочаленное тело, мы вырываем из наших почти онемевших глоток горькую мокроту отчаяния.

Но как бы мы ни старались, проклятый змий успевает отложить в наши поры личинки воспоминаний, и мы опять, опять больны этой мучительной памятью…

* * *

… Он явился на рассвете. Вынырнул из туманного марева, подобно лёгкой лодке, скользящей по предрассветной глади озера.

В неплохо сохранившейся одежонке, в почти новых кирзачах. И ещё довольно крепок в ногах. Возрастом за шестьдесят, но работой у мартена явно не замордован.

Лысый череп и водянистые глаза, в сырой мути которых плескалась лохань не испитого греха.

В руках брезгливо, словно делая нам одолжение, визитёр держал сломленную по пути веточку с небрежно прилаженной к ней грязно-белой тряпицей. Пожалуй, лишь это помешало Круглову отстрелить ему, прущему прямо на ощетинившиеся стволами ворота, причинное место.

Парламентёр, чтоб тебе…

Он --">