Алексей Константинович Смирнов - Собака Раппопорта

под окнами "Чеховки", и любимым временем года здесь была, конечно, зима, ибо снег надежно скрывал следы. Зато с весенним его таянием наблюдалась ошеломляющая картина: пузырьков было столько, что впору было грести их лопатой, а потому постояльцев "Чеховки" окрестный люд называл не иначе, как "флаконами".

С овсянкой могла сравниться только настойка боярышника, которая была позлее и покрепче. После стакана боярышника оставшиеся немногочисленные мысли выпрямлялись, разглаживались в однородный блин. Сознание приобретало буддийскую специфику, не имея в себе ничего и одновременно вмещая все. Боярышник валил с ног не хуже дубины, но в больничном ларьке он стоял налитым в неподходящую полулитровую тару. Пузырьки почему-то еще не дошли, не поступили, а их было намного удобнее прятать, да и дешевле выходило.

Хомский вынимал овсяную настойку из карманов тренировочных штанов, из-за пазухи, из-под спортивной кепочки, которую всегда носил, так как стеснялся большой ямы на черепе, оставшейся после второй трепанации. Он вытряхивал настойку из рукавов, доставал из носков, выплевывал из-за щек. И даже в пресловутой черепной ямке нашлось местечко для четырнадцатого по счету пузырька.

Братья Гавриловы жадно следили за Хомским. Казалось, что от общего напряжения даже гипс готов пойти трещинами. Каштанов сидел на краю кровати, болтал перебинтованными ногами, как малое дитя, и ронял слюну, а Лапин еще не проснулся.

— Что же новенький не проставился? — укоризненно спросил Каштанов, оценивающе глядя на строй пузырьков, уже начинавший редеть, потому что Хомский теперь проворно распихивал настойку по разным углам, тумбочкам, под матрацы, в наволочки. Каштанов даже побарабанил пальцами по лошадиным зубам. Глаза у него, как всегда, были выпучены, хотя сейчас он против обыкновения не смеялся.

Кумаронов спесиво фыркнул, расстегнул вторую сумку и вынул две литровые бутылки по здешним меркам очень дорогой и красиво оформленной водки.

— Мангала только нет, — сказал он небрежно, потрясая бутылками. — Землячок, — добавил он насмешливо и презрительно. — Чтобы Кумаронов, да не проставился?

Каштанов подался вперед, потянулся, взял бутылку, уважительно взвесил в руке.

— "Махно", — прочел он название на этикетке и взял вторую — "Ха-ха-ха", — прочел он и второе название. — Что ж, будем соответствовать.

— Спрячьте, что вы их светите, — сумрачно буркнул какой-то Гаврилов.

Лапин, который, как выяснилось, совсем и не спал, а просто лежал и чутко прислушивался к происходящему, и еще уговаривал себя потерпеть и не дрожать от предвкушения так откровенно, пискнул:

— Лепила идет!

Лепилами в палате по старой тюремной традиции, начало которой терялось в глуби недельных и месячных койко-дней, называли докторов.

У Лапина был очень чуткий слух, и он угадал верно: дверь распахнулись, и вошел Прятов. Александр Павлович был стремителен и расторопен: Кумаронов не успел убрать свои литры и стоял с ними, нагло ухмыляясь и пряча под этой ухмылкой беспокойство и оторопь. Время остановилось, жизнь замерла.

— Ну, так я и думал, — Прятов повернулся к Хомскому. — Процедуры вам, как я вижу, действительно отпустили — в ближайшем магазине. Но вы к процедурам еще не приступили. И не приступите, — он шагнул вперед и вынул бутыли из рук Кумаронова.

— Это мои, — бесстрашно сказал Кумаронов. Он потрясенно изогнул бровь, не веря в очевидное беззаконие.

— Не покрывайте его, — Александр Павлович топнул ногой и кивнул на Хомского. — Я знаю, откуда дует ветер…

— Вы не имеете права, — Кумаронов начинал закипать. Лицо у него побагровело. — Они закупорены. А значит, являются моим личным имуществом. Вы не можете отобрать имущество, которое еще не откупорили.

— Вы получите ваше закупоренное имущество при выписке. У нас часто отбирают всякое разное имущество, особенно при поступлении — часы, ключи, кошельки. — В голосе Прятова слышалось торжество. Он снова взялся за Хомского: — Хомский, ваша судьба висит на волоске. Если это повторится, я выпишу вас с волчьим билетом, и вы больше никогда, ни за что не поступите в нашу "Чеховку". Вы будете ползать, валяться у нас в ногах, заламывать руки и молить, но веры вашему крокодиловому раскаянию не дождетесь…

— Виноват, начальник. Это случайность. Это больше не повторится, — защищая и выгораживая товарища, принимая грех на себя, Хомский раскаянно глядел --">